Короли Альбиона - Джулиан Рэтбоун

— Итак, ты ассассин?[5] — неловко пробормотал я.

Большим и указательным пальцем здоровой руки Али раздавил орех и уцелевшими пальцами пострадавшей руки тщательно выбрал мякоть.

— Можешь называть меня и так, если не будешь приписывать нам обычаи, порожденные воображением толпы. Да, я часто принимаю гашиш, а слово «ассассин» произошло от «гашишин», то есть «любитель гашиша», и порой у меня находилась достаточно убедительная причина для того, чтобы ускорить переход кого-либо из смертных к высшему блаженству. Однако это вовсе не вошло у меня в привычку.

С чувством некоторого облегчения я попросил Али возобновить рассказ.

В первый раз на побережье Малабара меня привело дело, которое я затеял в Южной Аравии, на южной оконечности Красного моря, в маленьком порту под названием Мокка. Я выторговал у бедуинских вождей коврики из верблюжьей шерсти в обмен на слитки серебра, и после заключения сделки мы все угостились напитком, который мне никогда прежде не доводилось отведать. Этот напиток назывался k'hawah и получался из размолотых зерен или косточек небольших, похожих на вишню плодов приземистого кустарника, росшего на склонах гор, обращенных к Красному морю. Меня удивило благотворное действие кавы, бодрящей, но не опьяняющей, исцеляющей головную боль и возбуждающей работу ума и духа. Кроме того, если положить в чашку сахар (его добывают в виде кристаллов из сока растущего на соседней равнине тростника), то и вкус будет изумительный.

Этот отвар произвел на меня столь благоприятное впечатление, что я тут же закупил полдюжины мешков с бобами кавы и отвез их в Венецию, где продал с большой выгодой для себя. Успеху моего предприятия способствовало искусство одного известного мне венецианского алхимика, который сумел улучшить напиток, пропуская сквозь размолотые зерна кавы пар и собирая его в закрытую реторту — таким образом усиливались и аромат, и действие напитка. Венецианец продавал его на площади Сан-Марко, беря изрядные деньги за маленькую чашечку.

Я решил, что мне наконец-то удастся сколотить состояние, и вновь поехал в Мокку, но тут выяснилось, что, пока я отсутствовал, местные имамы объявили k'hawah опьяняющим напитком, то есть запрещенным согласно Корану, и никто больше не занимается выращиванием этих бобов. Я так легко не сдаюсь. Я принялся расспрашивать купцов, где найти местность, похожую по климату на юго-западные склоны Йеменских гор, и выяснил, что лучше всего мне подойдут Западные ущелья у Малабарского побережья Южной Индии, в особенности та часть побережья, которая примыкает к гавани Мангалор. Почти за бесценок — ведь теперь кусты кавы никому не требовались — я купил четыре дюжины ростков в горшочках и вместе с ними отплыл на дау[6]к зеленым от пальм берегам Мангалора. Там я уговорил землевладельца, выращивавшего корицу, имбирь и кардамон, уступить мне четверть акра наименее плодородного, расположенного выше по склону горы участка, где земля и впрямь напоминала почву Йеменских гор. Здесь и были высажены мои драгоценные сорок восемь кустов кавы. Хозяина устраивала совсем малая арендная плата — ведь этот кусок земли обычно не приносил вовсе никакого дохода; кроме того, я посулил ему долю в грядущих прибылях.

Однако требовалось ждать не менее двух лет, прежде чем это предприятие начнет окупаться, и пока что я вернулся в Аравию, разузнав предварительно, в каком товаре наиболее нуждаются жители Виджаянагары и за что они готовы наиболее щедро заплатить.

Лошади — вот на что там был спрос.

Единственным видом кавалерии в Виджаянагаре в то время был полк отборных воинов, восседавших на слонах. В разумно устроенных и почти бескровных войнах, привычных индусам, роль этого отряда понятна и общепризнанна: когда приближаются вражеские слоны, пехота должна немедленно отступить. Но султаны отнеслись к военному делу серьезнее и угрюмее, они выяснили, что слоны боятся лошадей и, столкнувшись с ними, в смятении обращаются в бегство, топча свои же ряды и сбрасывая сидящих на них воинов. Настолько существенным было это преимущество врагов Виджаянагары, что султаны, держись они заодно, могли бы уничтожить империю еще десятки лет назад, но они воевали друг с другом с еще большим ожесточением, чем против соседних держав, а Виджаянагара тем временем начала обзаводиться собственной конницей, сохранив боевых слонов исключительно для торжественных церемоний. Лошадей не хватало, и кровного жеребца, даже невыезженного, но достаточно сильного, чтобы нести на себе воина в полном вооружении и обрюхатить кобылу, ценили на вес кориандрового семени или имбиря. А в Москве или Стокгольме за пряности давали тот же вес серебром или янтарем.

И вот — в который уже раз? — я решил, что богатство в моих руках. У меня не хватало денег на закупку лошадей и пришлось одолжить изрядную сумму в Адене, у местных евреев. Я приобрел восемнадцать лошадей, в том числе шесть чистопородных кобыл, которые должны были вот-вот ожеребиться, и, пренебрегши советами людей, хорошо знавших здешние воды, поспешил отплыть в Мангалор. Даже капитан нанятого мной судна, хотя тоже имел много долгов и хотел поскорее заработать, предлагал мне выждать несколько недель, но я никого не слушал. Северо-восточный муссон подхватил наш корабль и выбросил на коралловый островок в районе Лаккадивы. Там мы прожили пять недель, питаясь кониной, пока нас не подобрали охотники за жемчугом и не доставили в Мангалор.

Я остался без гроша, и в Йемен возвращаться не было смысла кредиторы посадили бы меня на кол в предостережение всем злостным должникам. Из всего имущества у меня чудом сохранился лишь тот черный пакет, что двумя годами ранее вручил мне брат Свободного Духа, да пригоршня припрятанных за пазухой червонцев. Я заглянул на склад к агенту одного египетского купца, с которым как-то вел дела далеко от Мангалора. К счастью, управляющий складом слыхал обо мне и дал все необходимые сведения: князь Харихара Раджа Куртейши приходился близким родственником императору, имел высокий чин в войске и, само собой, жил в Граде Победы, а туда как раз должен был через несколько дней отправиться большой караван во главе с губернатором (здесь он назывался «наяк»), и к этому каравану я мог присоединиться за умеренную плату.

Через несколько дней я выехал из Мангалора вместе с караваном, и впрямь многочисленным. Мы направлялись в область по ту сторону горного прохода. Впереди шли брамины и монахи, кто в расшитых драгоценными камнями одеждах, кто в простых платьях цвета выжженной солнцем земли, дуя в позолоченные трубы, ударяя в гонг и звеня маленькими бубенцами на пальцах. Воздух вокруг них наполнялся ароматами курений, на плечах они несли носилки с бронзовой позолоченной и ярко раскрашенной статуей танцующего четырехрукого Шивы[7], как полагается, окруженного языками огня, окутанного шелками и украшенного венками и ожерельями. Сразу вслед за монахами ехал на слоне губернатор, спешивший в Град Победы на праздник Маханавами этим праздником отмечают завершение сезона дождей и ветров, а значит, и того самого муссона, который погубил моих лошадей и разорил меня.