Дочь Рейха - Луиза Фейн

В комнате отдыха мы застаем трех солдат-инвалидов, которые сидят в плетеных креслах на колесах, составленных в полукруг. Я знаю, что глазеть на людей невежливо, но ничего не могу с собой поделать. От вида одного из них меня прошибает пот. У солдата нет половины лица, вторая половина – искореженная масса плоти. На месте рта – маленькая дырочка, большой кусок щеки отсутствует. Глаза над ней тоже нет, зато второй, мутный, белый, таращится из съежившейся плоти. Голова солдата похожа на полуобглоданный кусок цыпленка.

Меня начинает мутить, и я уже боюсь, что меня вырвет, когда мама хватает меня за руку и сильно дергает.

Я делаю глубокий вдох. Нельзя быть такой неженкой, как же я тогда стану врачом?

По сравнению с первым другие два инвалида просто красавцы: один, правда, без ног, другой с половиной ноги и без руки, но ничего, смотреть можно.

Я бросаю взгляд на маму, которая стоит посреди мрачной комнаты перед живым человеческим паноптикумом, и вдруг понимаю, какая она красивая – красивее всех на свете. Ее сияющие глаза и очаровательная улыбка гаснут, но она тут же берет себя в руки и, блестя волосами, глазами, зубами и персиковым шелком платья, наполняет унылое помещение цветом, жизнью, блеском.

Приносят лимонный чай с печеньем. Лизель вставляет соломинку в рот человеку с изжеванным лицом и помогает ему пить. Он с хлюпаньем втягивает в себя чай, но, когда она вынимает соломинку, часть жидкости проливается ему на рубашку, стекая по измочаленной плоти, которая когда-то покрывала его подбородок. Сестра ловко вытирает пролитое, потом подходит и садится рядом со мной.

– Что с ними случилось? – шепотом спрашиваю я.

– Рядом с ними взорвался снаряд. Эти еще ничего, есть и другие, хуже. – После паузы Лизель добавляет: – Ужасная штука – война.

– Я никогда об этом не задумывалась.

– С чего бы тебе? Ты еще маленькая. Может, в другой раз задержишься, почитаешь им что-нибудь? Твоя мама часто рассказывает нам, какая ты умница. Им понравится. Хорошенькое юное существо так скрашивает жизнь.

Я с удивлением смотрю на маму, она ободряюще улыбается мне. Мама похвалила меня – теплая волна удовольствия прокатывается по мне с головы до ног.

– Конечно, – говорю я искренне. – С удовольствием.

Сестра похлопывает меня по коленке, потом встает, чтобы еще раз обтереть лицо изуродованного человека и предложить инвалидам воды.

Когда мы уходим, Лизель машет нам с крыльца. Огромными глотками я пью сладкий уличный воздух и едва сдерживаю желание бежать отсюда, куда глаза глядят.

– Эти люди так ужасно пострадали, мама.

– Им еще повезло, о них заботятся.

Мы идем медленно, наслаждаемся лучами заходящего солнца. Все вокруг кажется мне новым и таким прекрасным. Никогда еще я не видела так ясно всей красоты раскидистых крон деревьев, не слышала всей прелести птичьей песни, не чувствовала совершенства собственных рук и ног. Я вдруг понимаю, что хочу стать не просто врачом, а хирургом. Чтобы помогать им. Даю себе слово еще лучше учиться в школе.

Пожалуйста, пусть больше никогда не будет войны. Сохрани нас всех, папу, маму, Карла и меня.

– Войны ведь больше не будет, правда?

– Будем надеяться, что нет. Нам повезло, что у нас есть Гитлер, ведь он стоит за мир и гармонию во всей Европе. К сожалению, о других странах того же не скажешь. Что они сделали с нами под конец войны – эти ужасные репарации. Столько раненых, безработных, такая нищета царила кругом. Они и сейчас издеваются над нами. Хотят, чтобы мы страдали и дальше, но они дождутся, что мы скажем: «Хватит!» – и начнем бороться за то, что принадлежит нам по праву.

– Но кто? Кто – они?

– Наши враги, Хетти. Нас многие хотят уничтожить. Они хотят убивать, калечить, лишить нас всего, что для нас дорого. Хотят истребить сам наш образ жизни.

Липкие пальцы страха снова ползут по моей спине.

– Но кто они, наши враги?

Мама стискивает мою руку.

– Их много, и они разные. Но за каждым из них стоят евреи. Они хотят захватить весь мир. Но не бойся, детка, – добавляет мама своим чистым голосом. – Гитлер стоит у руля нашей новой Германии, а с ним нам ничего не страшно. Пусть у наших врагов дрожат от страха коленки!

– Извини, сегодня не могу, – говорю я еврейке Фриде, когда она просит меня встать с ней в пару на уроке гимнастики.

Фрида разочарованно поникает, а я чувствую себя виноватой. И поспешно оглядываюсь в поисках еще кого-нибудь без пары, чтобы меня не поставили с ней насильно. Герда мотает головой и хватает за руку Аву, на всякий случай, чтобы я не сомневалась.

– Эй, хочешь стоять сегодня со мной?

Я оборачиваюсь и вижу Эрну, высокую и тонкую, в белом гимнастическом костюме. Она едва заметно улыбается.

– Давай. – Я делаю вид, будто мне все равно, хотя, когда мы встаем с ней вместе, сердце колотится у меня в ушах.

Эрне не обязательно знать, где я жила раньше. Не обязательно знать и то, что в прежней школе у меня был всего один друг, Томас. Наша семья поднимается в обществе, и это главное.

– Девочки! – Фройляйн Заубер хлопает в ладоши, призывая к вниманию. – Слушайте меня и повторяйте за мной. Возьмите палки и в парах сделайте то, чему мы учились на прошлой неделе. Руки поднимайте как можно выше, следите за правильным положением ног и спины. Указывайте друг другу на ошибки. Займите свои места.

Мы с Эрной становимся у заднего крыльца школы.

– А ну-ка, – в глазах Эрны появляется лукавая искорка, – покажи мне, как ты умеешь крутиться. И не забывай: палка высоко поднята, носки в стороны!

Она передразнивает писклявую фройляйн Заубер так точно, что я начинаю хохотать, и вот уже мы обе кружимся, наклоняемся то в одну сторону, то в другую, размахивая палками и преувеличенно выставляя носки. Почему-то рядом с Эрной я даже не боюсь получить нагоняй от писклявой фройляйн.

Я замечаю Фриду, которая так и осталась без пары и сама с собой повторяет движения в дальнем углу площадки. Вид у нее печальный и одинокий, но я знаю, что не должна ее жалеть, потому что она не наша. И я старательно не гляжу на нее больше.

– Раз, два, три… Хайль! – Эрна прикладывает палку к верхней губе и выбрасывает вперед прямую правую руку.

– Эрна! – шепчу я, потрясенная ее нахальством, и все же мне так хочется расхохотаться, что от напряжения болит лицо.

– Класс! – говорю я басом, подражая доктору Крейцу, и для пущей достоверности выпячиваю живот и раскидываю руки. – Запомните этого автора, о котором вам ничего не положено знать! Он великий, он гениальный, и он запрещенный!

Эрна хихикает над моей шуткой, и на душе у меня становится так тепло, словно я только что выпила горячего шоколада. Все теперь кажется мне возможным и достижимым. Стоит только протянуть руку.