Холодный ветер, строптивая вода - Нина Линдт

осанку. В чем-то мои манеры и представления о том, какой должна быть приличная девушка, разбивались о порядки мира вокруг, но в чем-то мы полностью совпадали.

Это было бы очень смешно, не будь так грустно, но Анисыч звал меня «Леди», как собачку в мультфильме, и скоро эта кличка прилипла ко мне довольно плотно. Я не сопротивлялась. Интуитивно я понимала, что от своего прошлого навсегда не избавиться, да и не надо. В этом мире тоже есть место благородным девицам, пусть они и вызывают у окружающих желание покрутить у виска пальцем.

Взрослея, я больше не пыталась стать Катюхой или Анисычем или Валерией Дмитриевной. Я создавала ту себя, какую хотела. Со старыми и новыми чертами характера, поведением, речью, манерами. Никто не пытался насильно заставить меня что-либо делать, Анисыч не измывался надо мной, как отец, и я постепенно прониклась к нему чем-то похожим на дочернюю нежность.

Через Анисыча и мальчишек в детском доме, с которыми было так легко общаться, потому что моя дружба с Диком была чем-то вроде тренировки общения с ними, я начала принимать мужчин Терры. А когда встретила Мишу, то смогла и полюбить…

Возможно, мое спасение от мужчин моего мира было именно в этом побеге, жизни в других условиях.

Но… судьбе было угодно вернуть меня обратно. И вот я снова здесь. В своем личном Аду.

Все еще задыхаясь от неприятных ощущений и тошноты, я подняла взгляд на отца. Он сильно постарел за семь лет, похудел, но в его глазах все также горела холодная ненависть ко мне и еле сдерживаемое торжество. Морщины на лице придавали ему еще больше сухости, жесткости, непримиримости.

Он усмехнулся, окинув меня взглядом. А потом жестом приказал вытащить мне кляп изо рта.

- Что, погуляла, потаскуха? Пора возвращаться к своей жизни и платить долги.

- Какие еще долги? Я ничего тебе не должна! – заговорить с ним было все равно, что окунуться заново в вонючее болото, из которого мне удалось сбежать, от вони отмыться и позабыть противный запах только для того, чтобы снова в нем завязнуть.

Знакомая ухмылка напомнила мне, что ничего хорошего от этого человека ждать не стоит.

- Мне может и нет, а вот королю Франкии ты задолжала брак. Так что теперь мы тебя выдадим за него.

Какого черта? За все эти годы король Франкии так и не устроил свою личную жизнь? Значит ли это, что меня все это время искали? Да он же уже должен был давно к праотцам отправиться! Но, видимо, как и мой отец, слишком любил портить жизнь своим подданным и семье, раз задержался.

- У меня жених в другом мире! И ты мне больше не указ! Я взрослая и могу сама принимать решения! – выпалила я.

- Правда? – издевка звенела в его голосе.

Я попыталась встать, чтобы спорить с отцом было проще, но меня удержали перед ним на коленях. Он слегка приподнял мое лицо за подбородок и раздраженно проворчал:

- Ты стала даже красивее своей сестры, Эллен. Но ты все также бездарна и глупа. Ты забыла, что подписала договор, обязывая себя выйти замуж? Забыла, что предала свою страну и семью, сбежав накануне свадьбы? Это не прощается. Высеките ее!

Меня потащили к столбу наказаний в тронном зале. Я упиралась, пыталась тормозить ногами, вырваться, потому что знала этот проклятый столб. Каждый изгиб его орнамента был мне слишком хорошо знаком. И памятны болезненные мгновения, проведенные перед ним.

Мое свадебное платье топтали сапоги солдат, пока руки фиксировали над головой. Я стояла перед столбом на коленях. Не плакала, а пыталась вырваться. Наивное, глупое сопротивление. Все еще было слишком трудно поверить, что я в ловушке и выхода нет.

Первый удар скорее удивил, чем принес боль. Это было такое ощущение… будто меня догнал тот, от кого я уехала очень далеко, шла через пустыни, джунгли, города, а он просто вышел из-за угла и ударил в лицо…

А вот второй удар вернул в реальность. Я в аду. Это не сон, не кошмар. Это настоящее, которое теперь будет и моим будущим.

После третьего удара я глухо застонала: потеряла стойкость и выносливость. Отучилась быть сильной. Унижение было настолько сильным, что хотелось орать от ярости. Я проваливалась из взрослой, уверенной в себе девушки в маленькую испуганную девочку, и никто не мог остановить это падение.

- Что вы делаете?

В радиусе моего зрения появился странный человек в ярком оперении. Сморгнув, я поняла, что это был странный то ли халат, то ли кафтан.

- Напоминаю своей дочери ее обязательства. Не беспокойтесь, милорд, это всего лишь воспитательный процесс.

- Его величество велел доставить к нему невесту в целости и невредимости. Это меняет условия соглашения…

- Лорд-канцлер, я всего лишь порю дочь. Я не стану ее уродовать.

- Я прошу, - голос человека дрожал, но звучал грозно, - немедленно прекратить порку. Эта девушка уже принадлежит Франкии согласно договору. Она наша собственность, и я не допущу порчи имущества франкийцев!

Меня затошнило от этих слов. Обо мне говорили, как о вещи. Я слишком долго жила на Терре, чтобы сносить это спокойно, как полагалось девушке этого мира. Но что я могла в тот момент сделать? Меня душили слезы бессилия, ярости, боли. Я понимала, что мне нужно попытаться попасть снова к черному зеркалу и бежать, хоть куда угодно, но только не оставаться в этом мире. Михаил теперь казался таким далеким, Катюха такой иллюзорной, что в их существование практически не верилось. Если бы не помолвочное кольцо на моем пальце и не платье, я бы подумала, что все это время проспала, как сказочная принцесса, видя прекрасные сны.

Прижавшись лбом к столбу, я плакала в ярости за свою слабость, за то, что, даже став взрослой, не обладаю силой для сопротивления отцу.

Удары на спине гудели и пульсировали, боль расходилась по телу волнами. А я всего лишь вещь. Всего лишь имущество. Часто, когда я вспоминала свое положение на Альтерре, я приходила к выводу, что жизнь знатной девушки ничуть не лучше жизни рабыни. Это верно, что благородной девице не задерут юбку по малейшей прихоти, но ее так же продавали, дарили, передавали, как собственность. Это называлось браком, но отдаваться нелюбимому по сути то же самое, что отдаваться хозяину. Только ешь ты с золотого блюда, ходишь в шелках и парче. А на сердце та же пустота. То же отчаяние.

Меня