Бури - Галина Мишарина

— Я рад, что ты рядом, Фрэйа, — сказал он. — Обещаю, ты не будешь одинока в своих чувствах. Люди могут обидеть и не понять этого, но я тебя никогда не обижу.

Я едва не споткнулась на ровном месте. Я не смогла ответить ему: ценой молчания хотелось уберечь это радостное мгновение, такое необходимое и желанное. Я знала, что это были не просто слова, призванные утешить и поддержать, и что сказанное им шло от самого сердца.

Спустя время я поняла, что Алеард был не из тех, кто легко дает людям подобные обещания. Он был малообщительным, но не замкнутым человеком, и в этом мы оказались похожи. Наверное, поэтому он понял меня, и я, в своей жизни нечасто находившая поддержку даже у близких, напиталась надеждой, как трава питается дождём, и рост моей души ускорился, а сердце исполнилось благодарности и нежности.

Мы ушли далеко от комплекса, вдоль дубовых рощ, длинных цветущих озер и еще дальше, к поросшим ковылем холмам, которые плавно переходили в покатые горы. Луна сияла, и ночь была по-летнему светлой. Мы шли и разговаривали, и я упомянула о дневнике, который достался мне от родителей. Его писала молодая женщина, и он был своего рода историческим документом. Ценная вещь, заполненная воспоминаниями. Старая и потрёпанная толстая тетрадка, пахнущая усталой бумагой.

Алеард заинтересованно слушал.

— Какого же года этот дневник? — спросил он.

— Она не ставит дат, но всё, что происходило, случилось очень давно, задолго до рождения наших родителей. Судя по всему, на первых страницах ей было около двадцати пяти.

— Хм… — ответил Алеард неопределенно.

— Такое ощущение, что написанное ей бредовый сон, кошмар, от которого хочется поскорее проснуться, — продолжила я. — Казалось ли ей, что она живет в кошмаре? Или всё происходящее тогда считалось вполне нормальным и не вызвало у людей такого всепоглощающего ужаса?

— Это прошлая действительность, Фрэйа. Когда я был подростком, мне казалось, что у людей не может быть такой чудовищной истории. Оглядываться назад, из сегодняшнего радостного мира туда, в страдающее прошлое, трудно. Трудно и страшно, — подумав, закончил он.

— Тебе страшно?

— Не сейчас и не здесь. Мне страшно, когда я отдаюсь подобным мыслям, остаюсь с ними наедине. Страшно оттого, что я и сам не знаю, как повел бы себя в том мире. Я не люблю неопределенность, Фрэйа.

— А я не люблю, когда люди решают за меня и говорят, как я должна поступить. Хотя я не к месту сказала об этом…

— Почему же. Когда люди решают за тебя — это тоже своего рода неопределенность. Они думают и чувствуют за тебя, считая это благом, но ты чувствуешь себя опустошенной, потому что лишаешься свободы воли.

— Этим грешила моя сестра, но я надеюсь, что я не такая, — быстро ответила я, но тут же смущенно добавила: — Я не желаю ей зла, только счастья. Да и она, наверное, так поступала не специально… Эта черта в ней от бабушки.

— Фрэйа, всё, что в нас есть — плохое и хорошее — мы уравновешиваем сами. Могу предположить, что твоя сестра честолюбива и общительна.

— Верно! — я поглядела на него. — В отличие от меня. Мы с ней вообще не похожи. Мне ее поведение всегда казалось обидным, в то время как другие относились к ее выпадам великодушно и сдержанно. Может, это говорит о том, что я неуравновешенный человек?

Алеард улыбнулся.

— Это говорит о твоей самокритичности. Не пытайся найти в себе изъяны только потому, что другие люди не понимают тебя, Фрэйа.

— Но ведь знать свои недостатки необходимо! — ответила я порывисто. — Знать и пытаться искоренить их. Нет, не изменить свою изначальную суть, а именно саморазвиваться, идти вперед, расти!

Алеард медленно кивнул.

— Согласен, но все это видят по-разному. Ты предпочитаешь саморазвитие, как и я, а кто-то предпочитают устойчивость. Не ту, которая нас делает сильнее, а ленивую, медленную и вязкую устойчивость. Оно, конечно, комфортней — оставаться на месте. И если раньше люди шли вперед не всегда с целью познать себя, а чаще чтобы выделиться и возвыситься над другими, то сейчас подобное смелое падение в пропасть не столь необходимо, и оно кажется обществу странным. А странное всегда нелегко понять и принять. Поэтому не расстраивайся, когда услышишь о себе что-то неожиданное, на первый взгляд обидное. Ты — это ты, и главное, чтобы ты сама понимала себя.

— Иногда я не знаю, кто я, но у меня впереди много времени, чтобы себя узнать. Просто не хочется, чтобы люди думали, будто я такая из гордости, понимаешь?

— Да, понимаю. Мысли других людей о твоем характере могут сильно повлиять на тебя, но не поддавайся этому влиянию. Не из гордости, нет… Каждый должен знать: внутри него есть сила, и мы её можем услышать, говорить с ней, но её голос заглушают десятки других голосов: не злых и не корыстных, просто таких, которые тоже хотят быть услышанными. И среди всего этого шума и гама трудно различить слова истинно твоего внутреннего голоса, того, который знает тебя лучше других: родных, друзей, любимых. Потому что он с тобой с самой твоей первой жизни, как ангел-хранитель, как энергия, как частица Бога. И он есть правда. Твоя правда, Фрэйа.

— Да, я знаю, о чем ты! Я слышу его, Алеард, но не всегда слушаю. Иногда мне кажется, что другая часть меня куда лучше знает, что делать и как поступить. Потом, правда, оказывается, что она была неправа… то есть я была неправа, что сделала по ее слову.

Алеард снова мне улыбнулся.

— С тобой приятно говорить на подобные темы, Фрэйа, и мы обязательно продолжим этот разговор. Но сейчас тебе пора домой, потому что уже поздно, а я не хочу, чтобы завтра ты проснулась разбитой. Ты наверняка ложишься довольно рано.

— Да. И встаю рано.

— Пойдем, я провожу тебя.

Мы шли и смотрели в небо, заполненное звёздами до отказа, и казалось, что они близко, очень близко, протяни руку — и коснёшься. И душа рвалась к ним, необогретым теплом людских сердец, и хотелось взмыть стремительной птицей, и помчаться быстрее мысли вверх, в самую черноту огромного неба, и увидеть — а как там, где нас никогда не было?

Наступила суббота. Миновало пять дней с того момента, как Бури подал первые признаки жизни. За это время я ни разу к нему не подходила — по совету капитана. Я знала, что Алеард прав. Бури не стал бы со мной общаться. Он снова спал, но уже не таким глубоким и беспробудным сном.

Завалы были окончательно разобраны, и настала пора веселья. Я пришла под вечер, как раз к началу. Народу было много, больше, чем обычно. Я ходила, выглядывая знакомые лица, но ни Алеарда, ни Конлета, ни Эвана не увидела.

Эван был моим хорошим другом. Люди здесь звали его Иван. Он был старше меня на три года, но казался мальчишкой. Улыбчивый, веселый, искренний в суждениях, солнечный и светлый, Эван был мне как брат. Я знала, что и он относится ко мне, как к сестре. У него было трое старших братьев, и он признавался, что всегда ждал появления сестры… Родной у него не появилось до сих пор, но он любил подшучивать, что на самом деле я дочь и его родителей тоже, и потому должна непременно вести себя как «младшая» в семье. То есть сходить с ума с ним вместе.