Русский террор - Лилия Ким

Выслушав его, старший филер задумался и куда-то ушел. Затем вернулся и попросил следовать за ним. К полной неожиданности Евлампия Григорьевича, принял его сам Рачковский, глава департамента, выслушал, особенно поинтересовался участием Морозова и сердечно попросил содействовать. На собрание пойти и старательно изобразить сочувствующего.

— Если это те, о ком я думаю, — доверительно сказал он Тычинскому, — их раскрытие, арест и предание справедливому суду есть дело наипервейшей государственной важности. Отечество вам этого не забудет.

Окрыленный такими речами, Евлампий Григорьевич решил идти и ничего не бояться.

Чуть поодаль от основной толпы встречающих петербургский поезд на Николаевском вокзале стояли двое. Дама в темно-зеленом, несколько старомодном жакете-болеро и такой же юбке, отороченной по низу мехом. Зато мягкая широкополая шляпа с низкой тульей, искусственными цветами и огромным пушистым пером была, несомненно, по последней моде. Женщины, проходя мимо, искоса глядели на нее. Впрочем, человеку со вкусом придирчивым эта шляпа могла бы показаться слишком большой и вычурной для маленького лица хозяйки. Было в ней что-то лисье. Может, заостренный тонкий носик, а может, чересчур живые, лихорадочно бегающие из стороны в сторону карие глаза. Дама комкала перчатки и вытягивала шею, глядя на подходящий к платформе поезд. Ее спутник, тоже до странности похожий на лису, опирался на трость и выглядел совершенно спокойным. Господин этот имел вид щеголеватый, не без вольностей. Серо-сиреневый сюртук и шелковый цилиндр в тон очень шли к его густым, тщательно расчесанным рыжим усам с подвитыми кончиками. Дежурившие на вокзале филеры в штатском сразу узнали статского советника Ненашева, решив с перепугу, что начальство явилось устраивать им инспекцию. Тем более что Рачковский только вчера собирал филеров, велев им «глядеть в оба и обо всем подозрительном тут же докладывать». Якобы есть опасения, что в городе готовится покушение на великого князя Сергея Александровича. Ненашев об этих «слухах», разумеется, знал, но придавать им большое значение не думал. За свою жизнь великий князь нажил такое количество врагов, что очередь из желающих ему смерти могла обернуться вокруг Гостиного двора дважды, а то и трижды.

— Саша, что думаешь, забыл он свое м-м… пагубное влечение? Судя по письмам, Италия его впечатлила… — раз в десятый, а может и пятнадцатый, повторила Глафира Андреевна Истопчи-на, машинально стягивая темно-зеленую перчатку из дорогого шелка.

Злые языки утверждали, будто предок ее мужа, надворного советника Анатолия Григорьевича, получил дворянство от самой матушки Екатерины при весьма пикантных обстоятельствах. Будто бы он, предок, был простой ярославский мужик, служивший во дворце истопником. Исполнял он как-то свою службу в покоях императрицы. Неожиданно та вернулась, а утром следующего дня из ее покоев вышел граф Истопчин. Новоявленный аристократ еще полвека прожил в своей деревне, все в той же деревянной избе, и только внук его, внешностью и повадкой пошедший в «миловзорного» деда, выгодно женился и благодаря этому был принят в обществе. Посему природная грубость и неотесанность Истопчиных пока не успели сгладиться. Очень коротка для этого светская жизнь фамилии. Однако природная «миловзорность» мужчин ее обеспечила довольно неплохой капитал. В течение ста лет Истопчины только и делали что женились на богатых вдовах аристократических фамилий, и если по мужской линии Анатолию Григорьевичу было похвастаться особенно нечем, то с женской стороны ему было вливание и от Шереметьевых, и от Вяземских, и даже от грузинских Багратионов.

Сама Глафира Андреевна, урожденная Белова, была из семьи однодворцев. Дед ее владел семью душами. Мужики все были на заработках, отдавая треть их за разрешение отлучиться. Крестьяне жили с барами в одном доме, ели за одним столом и кормились с одного огорода. Разумеется, самой Глафиры Андреевны еще на свете не было. Родилась она много позже, в доме своей тетки, которая приютила их обнищавшее семейство. После «воли» все крепостные Беловых подались в город на заработки, оставив бывших помещиков на произвол судьбы. Тех скромных выкупных денег, что поступали от крестьян в счет отданной им земли едва-едва хватало на пропитание, поэтому мать Глафиры Андреевны решилась сдать наделы в аренду. Сдала, да так, что нечаянно продала. Потом выяснилось, что делать она этого права не имела, поскольку земля ей больше не принадлежит. Последовал суд, в котором маменьку признали мошенницей, потребовали землю вернуть, а на ней уже чужой овес, и владельцу этого овса опять-таки надо убыток возместить, поскольку он был введен в заблуждение все той же маменькой… В общем, от всех этих треволнений, неразберихи и суеты мать Глафиры Андреевны заболела нервами и слегла. Девочку воспитала тетка, не сильно, впрочем, утруждаясь. В семнадцать лет ее выдали замуж за соседа, уже немолодого Анатолия Григорьевича Истопчина, и «выслали в Москву». Разумеется, она страдала. Муж ее был моложав и хорош собой, но до ужаса старомоден. Особенно супругу фраппировало его пристрастие к крестьянским соленьям — огурцам, капусте, грибам, кои он получал из своей бывшей деревни и поедал в огромных количествах, запивая смирновской водкой. Причем не из дорогих, «царский» сорок первый номер, а самой что ни на есть дешевой, какую во всех кабаках разливают ведрами, — № 21.

Ненашев поглядел на свою спутницу с иронией, какая обыкновенно служила ему маскировкой раздражения. Его отношения с Глафирой Андреевной держались па ее странной уверенности, будто Александр Васильевич в нее безмолвно влюблен и долгие годы скрывает свое чувство. Действительно, в молодости, лет двадцать тому назад, летом на даче, в аккурат перед самым ее замужеством, он ненадолго ею увлекся и имел глупость об этом сказать. Впрочем, вскоре Глафира Андреевна, ввиду чрезмерной инфантильности и эфемерности своего характера, его совершенно разочаровала и он о ней забыл. Однако сама она сохранила в своем сердце то нежное воспоминание и потому глядела на Александра Васильевича с такой загадочной многозначительностью, что он и думать боялся, какие мысли бродят в ее маленькой рыжей голове. Странным образом ей удавалось всегда вовлечь его в свои семейные дела. Она запросто приезжала к нему в департамент и на правах старой подруги, в полной уверенности, что ей простительна любая фамильярность, брала Александра Васильевича под локоток, уводила на диванчик и начинала изливать душу. Причем с изумительной деликатностью, стараясь не задеть его якобы «чувства» к ней. Это выглядело до такой степени глупо, что даже умиляло. Вообще, мадам Истопчина всю жизнь пребывала в совершеннейшей прострации, и внутренняя ее жизнь никак с реальностью не сообщалась. А когда где-то все же «перемыкалось», происходила катастрофа. Вроде той, что случилась с ее сыном Митей в прошлом году.

До Глафиры Андреевны дошли слухи, будто ее сын безумно влюблен в одну из первых московских красавиц Лизу Стеклову, дочку небезызвестного генерала. Будучи женщиной впечатлительной, Глафира Андреевна была так потрясена, что на секунду вывалилась из мира своих грез и обнаружила, что ее сыну двадцать лет и он «совершеннейший мужчина». Поахав, как незаметно ее мальчик перелез из коротких штанишек в длинные, по моде, она не на шутку озаботилась его страстью. Нафантазировав себе Бог знает чего, она впала в страшную тревогу — не пустит ли Митя себе пулю в лоб из-за ветреной, взбалмошной Лизы. Своими страхами она поделилась со всеми знакомыми, у каждой испрашивая совета. Поскольку большая часть ее подруг от хронического безделья пребывали в точно такой же прострации и с реальностью сталкивались редко, по московским салонам, как лесной пожар, распространилась новость, что Митя Истопчин купил себе пистолет и давеча пытался застрелиться из-за несчастной любви к дочке генерала Стеклова. История эта стремительно обрастала подробностями. Якобы пистолет дал осечку, но Митю это, конечно же, не остановит. Он твердо решил расстаться с жизнью и нервы его совершенно расстроены. В обществе твердо укоренилось мнение, что молодого человека следует отправить на воды для исцеления нервов, а затем в долгое заграничное путешествие.