Агрессия - Вячеслав Шалыгин

Выстрел с двадцати метров из гранатомета это гарантированный конец фильма. Рисковали при таком раскладе и сами стрелки, но, видимо, в данном случае противник решил, что дело стоит любых жертв. Лунев лихорадочно попытался сообразить, что можно предпринять, но никакого приемлемого варианта не нашел. Только один – смириться и достойно встретить смерть.

– Первый, на обочину! – прозвучало из гарнитуры водителя Остапенко. – Остановиться!

Коля почему-то замешкался, но его оплошность исправил водитель, который сидел за баранкой ближайшей машины сопровождения. Он резко вырулил влево и занял позицию чуть позади и слева от генеральского внедорожника, встав щитом между «Крузером» и «Ауди» генерала Остапенко.

И в ту же секунду хлопнул выстрел.

Что произошло дальше, Андрей запомнил частично. Сначала слева полыхнула вспышка, а затем послышался оглушительный грохот. Машина сопровождения взорвалась и врезалась горящим бортом в борт генеральского внедорожника.

Машину Остапенко сильно тряхнуло и буквально смело с дороги. Громыхнули, ломаясь, ограждения автомобильного моста, душераздирающе застонало сминаемое железо, затрещали бронестекла, хлопнули, надуваясь, занавески и подушки безопасности, а дальше последовал краткий миг полета. А вернее – падения прямиком на железнодорожные пути под виадуком.

Мир перевернулся, а через секунду Старый крепко приложился затылком к потолку и отключился.

Правда, как раз в эту секунду он все же успел поймать за хвост одну замечательно своевременную мысль:

«Говорят же, не возвращайся туда, где был когда-то счастлив, но нет, дернул меня черт…»

2. Украина, недалеко от Чернобыля, 14.07.2016.

Нудный и по-осеннему прохладный дождик в середине июля был как бы неуместен, но кого он спрашивал, когда ему идти, а когда нет? Дождик явление свободное, когда захотел, тогда и пошел. И где захотел, там и поливает. И каким ему быть – моросящим, крупным или вовсе грозой – это он тоже сам выбирает, ни с кем не советуется. Разве что с ветром. Тоже, кстати, с тем еще вольным казаком. Не хуже дождя. Где ему вздумается, там и гуляет.

Да что там говорить, свободнее этой парочки – дождя и ветра – в зоне отчуждения никого не сыщешь! Никакие вольные сталкеры и рядом не стояли. Пусть эти граждане думают о себе что хотят, а реальной свободы они не видели и не увидят. Настоящей свободы, без дураков, такой, как у ветра и дождя.

Ведь что такое «воля» для сталкеров? Да всего-то возможность выбора, куда отправиться за смертью. В какой из уголков затоптанного пятачка зараженной изотопами территории. И все, больше никакой свободы. Даже способ умереть они не могут выбрать. Зверье, радиация, пуля, несчастный случай… да просто болезнь какая-нибудь… никто даже угадать-то не сможет, как умрет и когда. А уж о выборе нечего и говорить.

Так что «вольные сталкеры» это одно название. Пустой звук. Самообман. На самом деле, никакие они не вольные. Они либо бестолковые, поэтому их не принимает ни одна группировка, либо слишком гордые – поэтому сами ни с кем не желают кооперироваться, либо чокнутые. Последнее самый частый вариант.

«Такие, как я, – вольный сталкер по прозвищу Скаут невесело усмехнулся. – У меня в этом плане вообще все четыре туза в рукаве. Мало того, что из военных проводников вытурили, так еще две ходки в психушку за плечами и подозрение в том, что я скрытый мутант. Послужной список что надо. Кто будет с таким типчиком работать? Только такие же долбанутые изгои. Вот, вроде Мухи», – Скаут покосился на спутника.

Михаил Мухин имел целых три прозвища, которые применялись его знакомыми в зависимости от ситуации. Если он был в относительном порядке, то есть более-менее соображал, узнавал знакомых и поддерживал разговор, то его называли Мухой. Если он впадал в тихое помешательство, то Михой Тормозом. А вот когда он начинал буянить – Михамухиным. Эта нехитрая градация помогала коротко и внятно доводить до знакомцев информацию о текущем состоянии этого чокнутого сталкера. «Видел Муху», значит, все в порядке. «В Копачи не ходи, там Михамухин» – значит, в Копачи лучше действительно не ходить. Буйный Михамухин проявлял чудеса изобретательности по части устройства всяких гадостей окружающим. И что хуже всего, в этом состоянии его никто не мог обезвредить. Очень уж ловким становился сталкер.

Теоретически можно было дождаться, когда он перебесится и впадет в ступор, но в состоянии безобидного «зависшего» Михи Тормоза убивать его было как бы грешно. Да и когда он откликался на Муху, тоже не находилось особых причин с ним ссориться. Парень был, как парень. Не подойдешь же к человеку и не влепишь ему пулю между глаз просто так, ни с того ни с сего. Просто потому, что тебе было слабо завалить его в состоянии Михимухина. Это все равно, что спящего убить. Полное западло.

Так что Муха мог ничего не опасаться, когда был более-менее в норме. А окружающим, получается, оставалось терпеть и надеяться, что появится в окрестностях Чернобыля умелец, который положит Михумухина в период обострения. Надеяться и держаться от Михи Тормоза Мухина подальше. На всякий случай.

Как Скаута угораздило связаться с этим типом, да еще пойти с ним на поиски добычи? Вот как-то так. Реальные мотивы, наверное, одному богу известны.

Столкнулись ходоки совершенно случайно, на рынке. Остановились у одной и той же палатки с приличной, хотя и до спазмов в желудке дорогой шведской снарягой. Более того, потянулись к одним и тем же ножнам для «Феллькнивена». Скаут уступил, Муха повертел ножны, вздохнул и протянул их Скауту. Тот тоже повздыхал и положил ножны на лоток. За такие бабки можно было купить десяток китайских ножен. О чем Скаут и заявил. Торговец, конечно, начал приводить веские аргументы в пользу фирменных вещей, но на сторону Скаута встал молчавший до сих пор Муха.

Потом они еще побродили вместе по рынку, прицениваясь к одним и тем же товарам. Потом посидели в баре, в самом дальнем темном уголке, куда, не сговариваясь, забились, чтобы не видеть косые взгляды и не слышать неприятные реплики в свой адрес. После, выпив по соточке «Хортицы» и чуток расслабившись, попробовали завязать разговор.

Получилось так себе, не слишком информативно, но для начала, в принципе, нормально.

Миха Мухин половину своей жизни попросту не помнил, поскольку именно столько времени либо спал, либо был неадекватен. А о том, что помнил, рассказать ему было, по сути, нечего. Все у Мухи шло, как у всех, по стандартной схеме. Ушел неглубоко в зону, собрал немного хабара, которого с каждым днем становилось все меньше (ведь новому уже давно было неоткуда взяться; «Спасибо Пригоровичу, который уничтожил источник», – как зло шипели оставшиеся не у дел сталкеры), или подстрелил какую-нибудь ценную дичь, вернулся. Продал добытое, купил продукты и патроны. Остатки денег пропил, выспался и снова потопал в зону отчуждения. Серая обыденность. Ни тебе романтики, ни приключений, ни хотя бы занятных эпизодов. Ничего такого, о чем мечтают наивные компьютерные мальчики. Зато и без особого риска.

Скауту о своей жизни и вовсе нечего было рассказать. Ведь эпизод накануне последней ходки в психушку полностью перечеркнул все героическое прошлое Скаута. Одна кличка осталась. А в остальном Скаут начинал жизнь заново, с чистого листа. Разве что не зеленым сталкером, а опытным ходоком. Только теперь на быстро скудеющих вольных хлебах, а не за государственное жалованье военного проводника. И без друзей. Это было хуже всего.