Человек Шрёдингера - Алина Ивановна Александрова

— Я была бы не против, если б и вы на него ответили.

— Музыка в любом виде есть оружие. Хорошая музыка — это музыка, которая умиротворяет душу, заставляет чувствовать прилив сил, придаёт нам стремление совершить что-то прекрасное — иными словами, созидает. Плохая, ничего не значащая — разрушает. Хорошая музыка всегда даёт возможность найти выход из хандры, плохая — ослабляет и вгоняет в хандру ещё глубже. Хорошая музыка — это стимул мыслить, а плохая предоставляет прекрасную возможность обходиться без мышления вообще. Вся проблема в том, что в музыке, которую слышат наши уши, действительно только семь нот — а в том, что слышит сердце, их гораздо больше. Когда одна и другая гамма попадают в ассонанс, музыка и становится хорошей. Вот они сегодня сказали, что я сыграл Скрябина лучше Скрябина, — продолжал Виталий, обращаясь теперь уже к своим товарищам слева от меня. — Но на самом деле это невозможно, потому что Скрябин хорош только тогда, когда он — Скрябин, именно в этой конституции и с этой душой. Я же, пользуясь атмосферой и общим состоянием, позволил себе небольшую импровизацию, которая попала как раз в эту самую атмосферу. Поэтому они так и сказали. Но ни в один другой день ни на одном другом концерте это бы не прокатило.

И он залихватски опрокинул в себя половину стакана с виски, закончив таким прозаическим способом собственную лекцию.

Друзья на этот раз не стали с ним спорить — они были заняты заинтригованным разглядыванием меня и время от времени бросали нетерпеливые взгляды на Мирослава. Похоже, его давно тут ждали.

Мирослав как раз в это время закончил беседу со второй группой, обсуждавшей сцепление, пригубил свою «текилу санрайз» и посмотрел на меня, спокойно улыбаясь глазами.

— Виталий — музыкант, солирует в концертном зале Мариинского театра, — сказал он, словно подытоживая состоявшееся знакомство. И продолжил, отдавая дань другим своим товарищам по кругу: — Михаил — художник-пейзажист, Костя — ассистент преподавателя на кафедре физики в СПбГУ, Рустам танцует рок-н-ролл, Макс — байкер.

Поймав сдержанный и одновременно пронизывающий взгляд последнего, я неожиданно пришла к мнению, что все названные занятия — за исключением разве что ассистента преподавателя физики и солиста Мариинского театра — были своего рода лицевой картинкой на обложке книги, за которой могло скрываться что угодно — от библиотекаря до руководителя риэлтерской конторы.

Мирослав, закончив представление, перешёл к активной беседе, моментально стянув на себя всё внимание собравшихся, и вскоре все пятеро бурно обсуждали какие-то мало понятные мне материи, в то время как сам Мирослав, потягивая свою текилу и закусывая её мясной нарезкой, молча и внимательно следил за ходом разговора, время от времени вставляя комментарии, которых, казалось, от него все ждали. После этого наступал новый виток обсуждений, в ходе которого все выступали сольно и хором, говоря и рассказывая разные вещи, но при этом то и дело ловили взгляд Мирослава, убеждаясь, что он следит за рассказом и готов предоставить рецензию.

С течением всего этого застолья мне стало необыкновенно хорошо. Незнакомые и мало понятные мне люди с такими разными наклонностями постепенно стали казаться мне чертовски привлекательными, а то, что они рассказывали — удивительным и захватывающим. Каким-то шестым чувством я понимала, что для них эти истории были не более чем логичной и понятной действительностью, и поэтому я боялась встревать в разговор, чтобы не выдать, насколько была ошеломлена.

Свет, падающий на сукно диванов и стульев, становился всё зеленее, воздух в пабе — всё плотнее и алкогольнее, все столики в зале были заняты, Pink Floyd сменился Motorhead, через восемь часов из Пулково вылетал мой самолёт, а наша компания, казалось, только начала самое застолье.

И когда мне уже стало казаться, что я вовсе не выберусь отсюда до самого выезда в аэропорт, Мирослав вдруг поднялся, залпом допив третий бокал «санрайза».

— Всё, мне пора, — объявил он, и сидящие за столом отреагировали на это сообщение взрывом разочарования. Мирослав поймал мой взгляд и улыбнулся. — Кстати, — словно бы мимоходом сказал он мне. — Костя у нас ходит на яхте. Попроси его — он возьмёт тебя в экипаж.

Я задохнулась, Костя решительно пообещал, что возьмёт, и дал мне свой телефон, Мирослав оставил на столе несколько купюр, пожал всем руки, кивнул на прощание и исчез. Я попыталась выяснить, сколько я должна — компания в один голос заявила, что ничего не должна, и настоятельно порекомендовала чаще наведываться в Санкт-Петербург.

Сырая прохладная улица рухнула на меня, как только я открыла дверь — здесь стояли всё те же тусклые в белой ночи фонари, что мы оставили, когда входили в паб. Стало светлее. Я огляделась, но фигуры Мирослава нигде не увидела. Достала навигатор и попыталась сориентироваться, в какой стороне метро. Подсознание мешало мне сосредоточиться, зацепившись за какие-то цифры в углу экрана — в конце концов я поняла, что это время: три сорок пять. В это время, осенило вдруг меня, метро может не работать.

Сунув руки в карманы, я наугад двинулась в сторону набережной, где стоял «Мир». В голове было легко и пусто и играла музыка. Я чувствовала, что не смогу сейчас понять ничего, что со мной происходило, и лучше это сделать с утра в самолёте, или вообще — дома. А сейчас нужно включить хорошую музыку и как-то добраться до гостиницы.

Вдруг возле меня, почти неслышно шелестя покрышками, притормозило такси. С заднего сиденья показался Мирослав и окликнул меня.

Я подошла, странно улыбаясь.

— Где ты остановилась? — спросил Мирослав.

Я сказала гостиницу.

— Я подумал, что ты не сможешь добраться на метро, а мосты разведены. Садись, я довезу тебя. Здесь один мост сейчас сведён.

Шеф наутро был несколько помятый и трагичный. Он долго смотрел на мою таинственно сияющую физиономию, потом доверительно пожаловался, что вчера «эти недобитые буржуи нажирались вискарём до глубокой ночи».

Я лучезарно улыбнулась, и шеф, поёрзав несколько секунд в кресле самолёта, умиротворённо заснул.

* * *

Если есть на свете птичник, сверху донизу забитый гусями и гусынями, так это именно Олухвиль-на-Гудзоне. Его называют городом космополитов. Что верно, то верно. Такова же полоска липучки для мух. Прислушайтесь к тому, что они жужжат, пытаясь выпростать свои лапки из клея. «Старина Нью-Йорк — городок что надо», — хором выводят они. (О’Генри)

— Для того, чтобы мы помогли вам с сертификацией, надо, чтоб вы предоставили нам план испытаний. Когда вы сможете его предоставить? — перевела Ира.

Тройка по правую руку от неё переглянулась и погрузилась