Леха - Николай Берг

Семенов так и решил – если человек этот по-русски понимает, ну или вообще не совсем сумасшедший, то придется его отвести к Уланову, взводный пользовался заслуженно авторитетом умного и толкового человека, вот пусть и решает; если же начнет бузить-хамить… ну тогда по-тихому, штыком придется. Не впервой уже.

Семенов неслышно встал на ноги и окликнул клоуна:

– Стой!

И чуть не пальнул от внезапного мычания Зорьки за спиной, требовательного и нетерпеливого – не до конца додоил, нервничает животина, напоминает о себе.

Если б еще не голова! Обычно голова у Лехи работала очень неплохо, не дурак он был, совсем не дурак, но вот сейчас… Чертов дринк-тест! Да еще и к угрозе, что ему набьют морду, приходилось относиться серьезно – шедший сзади гопник-реконструктор почему-то внушал уверенность, что да, набьет морду. Потому нелепую эту тяжеленную каску, полную почти до краев тяжело колыхавшимся молоком, приходилось нести с крайней осторожностью, а это тоже отвлекало от мыслей. Да и не мысли и были – ворох какой-то фигни, лихорадочной и рваной. Куча мусора, а не мысли. Единственным, что еще куда-то годилось как продукт деятельности человеческого мозга, была многократно повторявшаяся мысль: «Эпикфейл! Попал так попал!» Да и то, наверное, только потому, что была слишком куцей и встопорщенный мозг мог ее продумать всю целиком и сразу.

Кустарник кончился, сменившись вполне приличным лесом. Идти стало чуток полегче, но тут порвалась левая шлепка. Леха сбился с шага и беспомощно оглянулся. Шедший сзади реконструктор криво ухмыльнулся и показал штыком – иди дальше. И Леха послушно пошел, оставив покалеченный тапок сзади. Идти босым по лесу было еще больше непривычно, и теперь думать уже совсем не получалось. Хорошо еще, что лесок этот был чистеньким, словно тут тыщи гастарбайтеров поработали – ни банок, ни битых бутылок, ни полиэтилена, чистота невиданная, наступить можно только на шишку или там сучок… Вообще никакого мусора. Потом пошел толстый слой мха, ноги утопали в нем, словно в шикарном ковре, и Леха немного отвлекся.

«Наверное, все же в Белоруссии этот тренаж проводят, – подумал Леха, – больно чисто. Но при чем тут коровы? И нету вроде террористов в Белоруссии, тут КГБ… Нет, по телику было что-то – рванули бомбу в метро… Значит, террористы? Тогда при чем коровы? Этот норвежец, как в инете писали, тоже такое пати, как наше, накрыл, но без коров. И одевался он в полицейское шмотье. А тут – реконструктор какой-то дикий… Нет, двое реконструкторов, еще тот байкер пыльный на дороге. Или просто в этой глухомани сначала на коровах оттянулись? Тогда с чего один от другого прячется? И молоко это чертово…»

На миг в мозгу с какой-то стати просквозил вид отсека молочной продукции супермаркета «О’кей», где на полках стояли ряды таких же зеленых касок с молоком разной жирности, кефиром и «Растишкой». Догоняя, пронеслось совсем идиотское: где на каске искать срок годности продукта?

Лучше от этого не стало, только еще хуже, да и комары окончательно взбеленились, жаля на манер пчел. Таких комаров Леха давно не видал, единственное, что спасало – идти быстрее, но тогда бы молоко чертово разлилось. И он его чудом не разлил, когда за спиной требовательно взревела – именно взревела, а не замычала, как ей положено, корова. Он обернулся было, но чувак с винтовкой что-то убедительно, но ласково и тихо сказал здоровенной скотине почти в ухо, и та послушно пошла дальше. Черт, куда они идут-то? Почему-то вспомнился дурацкий старый анекдот про партизана, который не знал, что война уже давно закончилась, и все поезда подрывал… Определенно ничего не было понятно. Хотя с другой стороны – Леха тут же осадил себя – к террористам в лапы он еще ни разу не попадал, потому хрен их разберет… Вон у того чеченца вместо котелка с молоком вообще была титановая пластина в черепе… Или это у другого было? Но этот – с винтовкой – безбородый, только щетина на морде. Не чеченец. Нет, ничего не понятно. Вот трупы на дороге – настоящие. И мухи там были настоящие. И запах. И чертовы комары в этом чертовом лесу – самые настоящие. Только в этом Леха точно был уверен.

Клоун понимал по-русски и команды выполнял, хоть и с задержкой. Ну немного все же полегче, а то довелось с беженцами идти – так по-русски кое-кто вообще ни в зуб ногой. Им «Воздух!» кричат, а они стоят, таращатся в небо, откуда падает смерть, или раком ползают на самом видном месте, словно их спасет то, что они на четвереньки встали или бегут галопом прямо под бомбу… Сам-то Семенов на втором уже налете действовал как положено; действительно, хоть и страшно, а все-таки понятно, что да откуда. Вот когда их плотно накрыли минометами, было куда хуже. Хуже некуда. Хотя покойный ротный все время толковал о том, что газовая атака – еще страшнее. Ну ему виднее – он травленый был, покашливал все время, еще в Империалистическую хватанул немецкого газку. Но тут Семенов все-таки больше верил взводному Уланову, тот толковал, что нынешняя война – это война моторов. Уланов – толковый командир, знает, что говорит. Газу вот не было ни разу, а моторов насмотрелись уже. Себе на уме был взводный. И даже как бы не заметил, когда они, проходя по разгромленной желдорстанции, где стояло аж несколько составов, частью разбитых, частью горевших, набили в противогазные сумки консервных банок, высыпавшихся из разваленного штабеля ящиков. А потом еще заставил набрать из стоявшего особнячком вагона патронов и гранат под завязку. Тяжело было тащить, многие тогда противогазы потихоньку выкинули, а взводный вроде как не видел… Не могло такого быть, глазастый он, Уланов. Другое дело, что набрали всего – чуть руки не отрывались, все ж без противогазов полегче стало. А вот когда некоторые попытались и лопатки скинуть – тут же пресек. Очень им это пригодилось потом. Да и, собственно, спаслись в последний раз только из-за взводного, мелкую лощинку заметившего. Семенов уже стал опытным пехотинцем, сейчас уже понимал, что маленький холмик, бугорок, ямка – спасительней иного блиндажа бывают. Неопытный и не заметит, и погибнет зазря, а опытный – выживет. Из-за неприметных вроде мелочей. В том и разница…

Клоун пестрым пятном маячил впереди, пыхтел. Ясно, горожанин – по лесу прет, как танк, только треск стоит. Никакого соображения, что лес шума не любит. И пятки розовые, гладенькие – не ходил босичком-то. Обувка у него несуразная… да и одежка… Много чего диковинного видел, пока отступали, Семенов, но вот такого – ни разу. Странный клоун донельзя. А вроде и не немец – от связника немецкого на тарахтелке послушно укрылся. И таращился, полуоткрыв рот, как фриц обручальное колечко с покойницы-беженки тянул. Но без страха таращился. С удивлением. Тоже непонятно. Про таких чудиков мамка говорила: «С луны свалился!» Какой-то он невсамделишный. И тапок его порванный, который Семенов хозяйственно, по крестьянской своей привычке, подобрал, тоже странный – легкий, из какого-то материала непонятного. Нет, оно, конечно, цивилизация и всякая такая штука… Вон когда в деревне в первый раз аэроплан увидали, так перепугались все и кинулись кто куда, дядька Евсей вообще в колодец прыгнул, а сам Семенов по малолетству стоял посреди дороги и выл в голос, пока его ребята постарше под телегу не утянули… Так что всякое бывает… Тут Семенов покрутил в смущении головой, потому как вспомнил еще и срамное: когда в школе учились, Зинухе отец из города какие-то «трусы» привез, и он с приятелем лазил под парту, чтоб посмотреть, что это такое. И не он один – остальные, и мальцы и девчонки, тоже Зинухе под юбку лазили смотреть, на диковину такую. А сейчас его трусами не удивишь. Учитель тогда шибко рассердился, урок ему Зинухины трусы сорвали. Он-то понять не мог, что такого диковинного в не виданных раньше в деревне трусах: думал, что-то неприличное происходит. Можно подумать, что деревенские не знают, что у девчонок под юбками. Еще как знают. А трусы – те да, невидаль была невиданная.