Железный Хромец - Михаил Попов

– Что тебя гнетет-беспокоит, сынок? Прекрасный день, прекрасная охота, прекрасная добыча!

– Зачем ты спрашиваешь, отец, о том, что тебе известно не хуже, чем мне?

Хан поднял чашу над своим плечом, и тут же из-за спины подбежал на бесшумных цыпочках одноглазый прислужник с бурдюком кумыса. Тонкая струйка, пенясь, разбилась о золоченое дно.

– Да, – облизал толстые губы правитель чагатайцев, – ты все про этого Тимура. Он тебе не нравится?

– Да, не нравится! – Ильяс-Ходжа яростно выплюнул кусок мяса изо рта и вскочил на ноги.

Токлуг Тимур поудобнее разлегся на подушках, зевая и щурясь. Даже неприятная беседа не могла ему испортить приятную обязанность по перевариванию съеденного.

– Не могу я тебя понять, Ильяс-Ходжа. Ты вспомни, какой он охотник. Кто сегодня подстрелил первого джейрана, а? Тимур. Чей кречет, заметь, неродной, дареный кречет, набил больше всего перепелов, а? Опять я тебе отвечу: его, Тимура. Кто всегда первый в скачке, кто первый в рубке? Только в борьбе на поясах он уступил нашему Арчитару. Но этот может, по-моему, повалить и индийского слона.

Во время этой речи Ильяс-Ходжа стоял спиной к выходу из шатра, шепча змеиными губами бесшумные проклятья и терзая острыми пальцами шелковую занавесь.

Его отец между тем продолжал хвалебные речи в адрес Тимура.

– И еще, Ильяс-Ходжа, ты видел, с какой охотой ему подчиняются люди, несмотря на его молодость? Только человек, рожденный управлять, обладает такими качествами.

Царевич бросил занавесь и, бросившись к отцу, сел у его ног. Он задыхался от волнения.

– Тут я с тобой согласен, отец. Тимур, сын Тарагая, рожден не подчиняться, но властвовать.

Хан поднял пухлую руку и отрицательно помотал ею в воздухе.

– Не властвовать, но управлять. Ты должен знать разницу между этими словами. Властвовать может только прямой потомок Потрясателя Вселенной, только тот, кто происходит из рода Чингисхана.

Дыша мощно, как кузнечные мехи, Токлуг Тимур вернулся в сидячее положение. Он собирался говорить о важных вещах.

– Властвовать и царствовать можешь ты, мой сын, мой старший сын. После моей смерти так и случится. Тимур может лишь управлять частью твоих владений. Испокон веку земли на Кашкадарье принадлежат Чагатаеву улусу, и так будет впредь.

На лице царевича выразилось сильнейшее изумление.

– Ты хочешь, отец, эти земли доверить этой подлой барласской собаке?!

Хан тяжело, неудовлетворенно вздохнул:

– Я уже объяснил тебе, что сын Тарагая прекрасный воин и охотник, человек сильный и умный, а не собака.

– Но тем хуже для того, кому он будет подчиняться. Своеволие и мятеж неизбежно гнездятся в человеке, который уверен в своих силах, разве не так?!

– Мы не можем проникнуть в его душу. Может быть, Бог, которому он так истово поклоняется, умеет это, но у меня нет способа спросить его об этом.

– Вот видишь!

– Я-то вижу, а вот видишь ли ты, Ильяс-Ходжа?

– Что, отец, что?!

– Из чего состоит искусство управления и своим народом, и народами подчиненными.

– Ты рассказывал мне…

– Но, кажется, ты не усвоил моих уроков. Придется мне и на этот раз тебе все растолковывать, как говорят таджики, придется нарезать рис.

Царевич отхлебнул кумыса из отцовской чаши и сел удобнее.

– Я не хуже тебя вижу, что из Тимура, Тарагаева сына, вырастает муж незаурядный, и воитель, и управитель. С охотой отдам я под его руку и барласские кочевья, и города на Кашкадарье. Суть вот в чем. Пока мы сильны, не имеет никакого значения, кто управляет тем или иным туменом нашего улуса. Пусть он будет силен, пусть он будет ничтожен, в случае бунта его ждет один конец, ты понимаешь какой.

– Понимаю, отец.

Хан показал, чтобы ему налили еще кумыса. Напившись, он продолжил:

– Но когда мы ослабнем – не хочется об этом думать, но думать приходится, – тут и проявятся качества наших подданных. Люди слабые и ничтожные предадут всегда. Трусы и ничтожества всегда переходят на сторону сильных, люди глупые не видят последствий своих шагов. Они не понимают, что тот, кто сейчас потерял силу, завтра может ее вновь обрести. Что касается мужей такого склада, как Тимур, я скажу так: они могут предать…

– Вот видишь!

– Но могут и не предать. Благородство – способность действовать наперекор своим интересам. И может так случиться, что когда против нас ополчатся все, кто сейчас пресмыкается, Тимур может оказаться единственной нашей опорой.

Царевич отвернулся от отца, потирая тонким пальцем потную переносицу. Хан, отхлебывая из чаши, терпеливо ждал, что он скажет.

Шум военного становища окружал шатер, как приглушенный рокот моря. В нем были и приливы, и отливы, можно было расслышать и отдельные человеческие всплески.

Царевич думал.

Хан ждал. Ему хотелось, чтобы Ильяс-Ходжа согласился с его доводами, ибо помнил еще одну заповедь правления: худо то царство, где воля царя слишком расходится с мечтами наследника.

Наконец Ильяс-Ходжа заговорил:

– Я ненавижу Тимура, но я ему этого не покажу.

Токлуг Тимур кивнул. Он понимал, что добиться от своего сына большего ему не удастся.

Тимур, как всегда, ехал впереди. Мансур, Байсункар, Хандал и Захир, расположившись шеренгой, скакали следом.

– Что там за пыль впереди? – спросил Мансур, указывая плеткой в сторону горизонта.

– Может быть, караван? – с сомнением в голосе сказал Хандал, всегда и во всем сомневающийся парень. Во всем кроме своего господина.

– Откуда здесь может быть караван? – усмехнулся Захир, готовый посмеяться над кем угодно и когда угодно. Исключая своего господина, разумеется.

– Это наверняка стадо диких ослов, – уверенно заметил Мансур, второй по силе охотник в нынешних местах, уступающий в этом искусстве только тому, кто ехал сейчас перед ним во главе немногочисленной процессии.

– Это становище чагатаев, – сказал Тимур, господин всех тех, кто говорил до него.

Молчаливая скачка продолжилась.

Клубы пыли на горизонте становились все заметнее. Караван в действительности не в состоянии был поднять столько пыли. Пыль, поднятая стадом диких ослов, постепенно смещалась бы в сторону. Нукеры убедились, что их господин прав: они приближаются к логову своего врага. К логову, из которого выбрались всего два дня назад.

Почувствовав, что его спутников обуревают сомнения, Тимур остановился и, повернувшись к четверке нукеров, сказал:

– Спрашивайте.

– Что спрашивать, господин? – сказал Байсункар, опуская глаза от смущения.