Поэтесса. Короткий роман - Николай Удальцов

Особенно если вспомнить Елену Прекрасную, безусловно, «спасшую» троянский мир своей красотой.

Вот только при этом хотелось бы узнать мнение Приама по этому поводу.

Слишком простое спасение придумал этот классик для мира.

Так и хочется решить – вот понастроим красивых домов, понапишем красивых картин, понаговорим красивых слов – и мир уже почитай спасся.

Жаль только, что все это – ерунда.

Я думаю, что красота – лишь некая компенсация миру за то, что мир ворует у себя своей жестокостью, черствостью, жадностью.

Глупостью, наконец.

А с другой стороны, красота – это жертва, которую мир принимает от людей в свое оправдание.

В оправдание своей обыденности.

А чего стоит его, любимая попами фраза: «Если Бога нет – то выходит, что все можно…»

По-моему, как раз наоборот – если есть у кого выпросить прощение, то можно все.

Совершил любую пакость, покаялся, вымолил отпущение грехов.

И порядок.

Можно уже и не мучиться.

Вот если не у кого выпрашивать прощение, если остаешься со своими поступками один на один, если совершаешь что-то такое, что сам себе простить не можешь – то причем здесь: есть Бог или нет?..

…В определенном смысле классикам было очень легко: легко бороться за истину, когда не знаешь с кем и где борешься. Когда борешься как бы, вообще.

Я не против классики.

Я против глупости.

Особенно – классической.

Появление подобных мыслей в моей голове временами напоминает приезд крупного столичного чиновника в провинциальный город.

Суета.

Все двигается и при этом остается на месте.

И никому не понятно – зачем это нужно и к чему может привести.

Впрочем, спорить с покойными не только глупо, но и нечестно – они ведь ответить не могут. В этом есть что-то от удовольствия, которое получали судьи – члены революционных троек эпохи «отца народов», когда допрашивали своих соратников, попадавших к ним в лапы – возразить оппоненты все равно не могли.

Всерьез я к своим мыслям о классиках не отношусь, хотя иногда отношусь всерьез к мыслям.

Во всяком случае, никогда этих мыслей не афиширую.

И не потому, что это может быть принято за зависть – завидовать классику, по-моему, все равно что завидовать памятнику.

Впрочем, я понимаю, что каждый из нас является не только ставленником, но и заложником своего времени.

Вот только истина ничьим заложником не является…

…Для того чтобы проверить свое отношение к памяти классиков на других людях, я однажды, еще в те времена, когда поэтесса была для меня просто президентом клуба современного искусства, спросил ее:

– Ты любишь Пушкина?

– Да.

Ничего глупее ты спросить не мог.

– Почему?

– Потому что у тех, кто не любит Пушкина, просто проблемы со вкусом.

– А ты завидуешь Пушкину?

– Чему завидовать? – удивилась Лариса. – Тому, что какой-то австрийский гомик всадил ему пулю в живот?

Она ответила, ни секунды не раздумывая, и мне ничего не оставалось, как вздохнуть:

– Гомик был французом…

…Своими мыслями о классиках я как-то поделился с друзьями, не прямо, конечно, а наведя на свои мысли легкий макияж. И с тех пор зарекся это делать, потому что ничего разумного из этой затеи не вышло.

Художник Андрей Каверин – он молодой, и пока любая новая тема это его тема – ответил мне: «Классика не в том, чтобы объяснить мир каждому человеку в отдельности.

И классики не для того, чтобы сказать что-то самое главное – самого главного они сказать не могут, потому что мир классики – это обобщение.

Для классиков – мир – это низведение главного до уровня школьной программы.

Не так, чтобы кто-то понял мир в меру своего развития, а так, чтобы поняли все и поровну.

По большому счету классика – это разновидность ширпотреба.

Именно поэтому по рецептам классиков мир и не может быть построен».

Художник Григорий Керчин сказал что-то о том, что классики создают в мире систему координат, и даже их ошибки представляют интерес потому, что их ошибки – классические.

А потом пожал плечами.

И только поэт Иван Головатов дал по-настоящему, глубокую оценку моим словам:

– Старик, ты все слишком серьезно воспринимаешь.

Тебе нужно взять отпуск и банально выспаться.

Потом все так и получилось.

Отпуск я взял.

Правда, не сразу.

А тогда это показалось мне ерундой. Хотя и заставило меня еще раз задуматься о том, почему же я не смогу стать классиком. Я задумался и понял – мне не стоит приписывать себе человечество…

…Подумав обо всем этом и повспоминав многое из того, что вполне можно было и не вспоминать, я подивился одному – тому, какие глупости лезут в голову человеку, которому не идут в голову умные мысли.

Впрочем, единственной сколько-нибудь значительной причиной того, что человеку в голову приходят глупости, является то, что голова у него все-таки есть…

…Если бы мне знать о том, какие события произойдут в моей жизни и не произойдут в жизни моей страны ближайшие несколько дней, я наверняка пришел бы к выводу о том, что застой в моей собственной ситуации подзатянулся, и времени пришло время закусить удила.

Что оно и сделало.

И совершенно вовремя…

– …Ладно, – вздохнула Лариса, возвращая меня своим звонком в реальность. – Может быть, «классик» скажет нам что-нибудь новое.

– Вряд ли, – зевнул я.

Почему-то при упоминании о некоторых людях зевота появляется у меня сама собой. Независимо от того, хочется мне спать или нет. Возможно, это происходит оттого, что вера в просветление если и существует во мне, то только в зачаточном, полудремотном состоянии.

Вернее, в гипотетическом.

И я не знаю, кто в этом виноват: я сам или человечество.

При этом мне совсем не нужно, чтобы все люди научились нести ответственность за свои слова и поступки.

Хотя было бы совсем не плохо, если бы делать это научился я сам.

– Ну почему? Вдруг все-таки что-нибудь новое он скажет? – Лариса, кажется, была расстроена тем, что наши усилия могут пропасть всуе. И мои слова должны были ее успокоить:

– Он не скажет ничего нового потому, что с тех пор как люди узнали, что плоская Земля не покоится на трех китах, а является шаром, летящим в пустоте, ничего по-настоящему нового сказано не было.

В этом вся проблема новизны.

– Эх, изобрели бы люди что-нибудь такое, совсем новое, чтобы – раз! И все проблемы оказались бы решенными.

– Что-нибудь такое? – переспросил я Ларису. И пожалел, что телефонная трубка не может передать мою улыбку.