Дорогостоящая публика - Джойс Кэрол Оутс

Однако вернемся к семье Отца. Все они — уроженцы Филадельфии. Отец моего Отца погиб в возрасте сорока двух лет, как рассказывают, врезавшись, будучи пьян, на легком самолете в табун лошадей, принадлежавших его приятелю, вздумав их атаковать. В момент наиболее рискованного виража этой атаки самолет грохнулся оземь, лошади бросились врассыпную. Представляю себе этих лошадей — морды в пене, вздымающиеся на бегу бока, — но никак не могу представить себе горящий самолет и человека, замурованного в нем. Все во мне содрогается при одной мысли об этом. Но то был мой дед, и это правда. Бабушка была кроткая глуховатая леди; по-моему, до нее так и не дошло, что я ее внук. Как-то на Рождество мы отправились на самолете в Честнат-Хилл и поспели как раз к праздничному ужину. Мне пришлось высидеть длиннющее застолье, а под конец бабушка попросила Отца сводить ее на каток, дескать, такая восхитительная ночь. Отец смехом, угрозами и шутками увещевал ее, расточая свои извинения сконфуженно улыбавшимся гостям, пока, наконец, старуха не припечатала:

— Ах, этот Элвуд, вечно как божий одуванчик!

Как вы думаете, кого это более всего уязвило? — разумеется, кроме меня, никак не предполагавшего в Отце сходства с каким-то цветком, — ну, разумеется, Наду!

У Отца было двое братьев, которые, как и он, покинули Филадельфию и редко наведывались туда. Один мой дядя жил в Италии и занимался бизнесом, связанным с одной компанией медицинского оборудования, постоянно рискуя быть схваченным полицией; и был еще другой, который, как и отец, вечно находился под покровительством и опекой разных корпораций, которые то и дело перемещали его по стране из конца в конец, то умыкая куда-то, будто он не человек, а драгоценность какая, то возвращая обратно. Отец с братом встречались редко, но как-то раз им пришлось столкнуться в зале ожидания для мужчин в аэропорту Мидуэй. Один направлялся в Бостон на заседание правления, другой — в Лос-Анджелес. Кто именно и куда, я уже не помню. Кажется, они встречались и еще раз, когда Отец разыскивал Наду и совался незваным гостем в дома ко всяким своим родственникам, вечно пьян, пытая всех и вся. Хотя, возможно, во время этого отцовского нашествия его брата не оказалось дома.

Колледжа Отец не закончил, сбежал после первого курса (кроме книжек в мягкой обложке, забытых кем-то в самолете, в иные он не заглядывал), и отправился служить в армию, прослужил успешно, а когда демобилизовался, был взят на работу в одно небольшое предприятие в Род-Айленде по производству пластмассовых елочных украшений, и тут Отец настолько преуспел в сбыте продукции, что его мгновенно перехватили, подключив к бизнесу, связанному с производством промокательной бумаги, бумажных трубок и гофрированного картона. Звезда Отца всходила столь стремительно, что он перескакивал с производства болтов на производство нижнего белья и некоторое время проработал в одном в высшей степени преуспевающем концерне, который открыто производил игрушечные бомбардировщики, после чего Отец делался вице-президентом разных компаний — по производству ремней безопасности, мусорников, каких-то там драпировок, каких-то стальных изделий и продолжает продвигаться вплоть до нынешнего момента. Всех его дел не перечислить, нудные занятия. Я же сроду никогда при деле не состоял и не собираюсь, если только вы не сочтете мои мемуары трудом всей моей жизни. А Отец мой — чем только не занимался. Можно подумать, что он за столько брался дел и столько всего понаделал только потому, что чувствовал: его единственный отпрыск ни на какое дело не окажется способным. Впрочем, чувства ему были несвойственны. До наших метаний и терзаний ему не было никакого дела. Вам, вероятно, небезынтересно узнать, что коэффициент его интеллекта составлял всего-навсего 120. Тогда отчего же такой успех, спросите вы? Думаю, благодаря отменнейшему пищеварению и отличному состоянию вестибулярного аппарата. Один их занудливых приятелей Нады, некто Мелин, психиатр, заявил в моем присутствии (я прятался под диваном), что успех Отца в бизнесе объясняется наличием в основании его позвоночника какой-то небольшой, не более дюйма, железы, хотя, возможно, это он так пошутил. Мерзавец Мелин был большой шутник.

Что бы еще вам рассказать об Отце? Мне бы хотелось сейчас его описать так, чтобы столкнувшись с ним в дальнейшем повествовании, вы бы правильно во всем разобрались, даже если бы его поведение и показалось вам странным. Во многих романах — если они вымысел, а потому несостоятельны — характеры персонажей раскрываются постепенно, персонажам не дозволено выкидывать ничего эксцентрического или неожиданного, если только подобное не запланировано в сюжете. Мои же мемуары повествуют о реальных, ныне здравствующих и ведущих нормальную жизнь людях, которые, вместе с тем, совершают поступки как бы вопреки заданному характеру: джентльмен предстает ничтожеством, болван — умником и т. п. Несмотря на поигрывание в гольф и увлечение парилкой, у Отца уже наметилось брюшко, а так как носить очки он считал ниже своего достоинства, то газету (правда, он брался за нее крайне редко) ему приходилось держать у глаз эдак наискосок. Он обожал смотреть по телевизору спортивную борьбу, а также — бифштексы в грибном соусе, бифштексы с чесноком, бифштексы в самолетах и еще бифштексы, кровоточащая мякоть которых проткнута блестящим шампуром; из картофельных блюд признавал единственно — пюре; обожал поедать в огромных количествах непропеченный дешевый хлеб, а еще сладкие, прямо-таки приторные крохотные пикули, а уж малюсенькие корнишончики уплетал целыми пригоршнями, с хрустом перемалывая своими крепкими зубами. Кроме того, обожал шотландский виски, и его употреблял весьма много. Одежду Отец носил дорогую, поскольку о существовании дешевой попросту не подозревал. Однако дорогая одежда смотрелась на нем как после ночного перелета из Калькутты или Токио. Его вечно несколько припухшие, уныло-веселые карие глаза придавали ему сходство с обрюзгшим эльфом или с человеком, который провел бессонную ночь, причем плюхнувшись в постель прямо в мятой уличной одежде. У меня случайно сохранилась его фотография, снятая в Токио. Он стоит, сложив руки, точь-в-точь как Будда, огромная статуя которого возвышается сзади. И Отец, и Будда смотрятся слегка навеселе, и все же у Будды вид менее помятый, чем у Отца. Оборотная сторона фото исписана японскими иероглифами, и «тайный смысл» этого послания уже давным-давно Отцом позабыт. Мой ящик стола забит фотографиями и прочей сентиментальной дребеденью, сохранившейся с детства, от той моей настоящей жизни. В последней главе я еще обращусь к ним и выскажусь по этому поводу, особенно относительно того, что касается Нады. Но какими же странными кажутся мне теперь эти лица на фото, в особенности я сам!

Самое удивительное то, что, испытывая любовь к Отцу, я не совсем верил, что он и в самом деле мой отец. Всю свою жизнь я представлял себе в качестве собственного отца совсем другого человека, и хотя тот и мог принимать облик этого Отца, мне навязанного, все же и голос, и характер, и сущность того человека были совершенно иными. К примеру, Отец всегда был благодушен. Ну как можно иметь такого отца, который всегда или почти всегда благодушен? Он был благодушен в общении с приятелями Нады, этими наглыми интеллектуалами; он был благодушен, когда я, родной сын, не оправдывал его надежд (стоило мне выступить за бейсбольную сборную шестого класса мужской школы Уэллс Лоррейн, как я уже в первые четверть часа умудрился разбить себе очки); он был благодушен, когда всем было плохо; он был благодушен в плохую погоду, когда падал курс на фондовой бирже, когда в стране назревали тревожные события. Представьте, вот он входит в комнату, держа в руке стакан с виски, и произносит громко, с сентиментальной патетикой: