ДНК для олигарха - Виктория Волкова

нет. Внутри закипает злоба. Дикое безбашенное чувство, от которого хочется разнести все кругом. Дать выход гневу, ни с того ни с сего затопившему душу.

Твою же мать…

«Дыши, Шершнев! Пока в глазах не потемнеет», — снова вспоминаю фразочки незабвенного тренера. Нужно хоть узнать, как он там. Деньжат подбросить, что ли?

Развернуться бы сейчас и отмахать еще соточку. Но как ни дыши, силы уже на исходе. Лениво гребу к берегу, издалека наблюдая за сладкой парочкой.

Кристина что-то рассказывает. Но даже отсюда мне видны опущенные плечи и понурое личико. Наверняка на что-то жалуется. А Ярослав Торжецкий, великий адвокат и бабник, внимательно слушает и сильно напрягается. Этого типа я знаю сто лет. И пусть остальным кажется, что ничего не происходит, язык тела никто не отменял. Расслабленные до этого момента плечи снова становятся каменными. А сам Ярик теперь больше похож на хищника, а не на довольного жизнью папашу.

Он скупо кивает. Раздумывая, достает из кармана визитницу и по-свойски протягивает Кристине белый клочок картона.

Твою мать! Мне только этого не хватало!

Выискался защитничек сирых и убогих!

Или это какой-то план? Непохоже.

Подплываю ближе. Перехожу на шумный баттерфляй.

«Не ждали, котятки?» — усмехаюсь мысленно, краем глаза  замечая, как Кристина торопливо кидает визитку в пляжную сумку.

И выйдя на берег, падаю на первый попавшийся лежак.

— Как водичка, Мэт? — ехидно интересуется соседушка.

— Обалденная, — отвечаю с усмешкой и добавляю равнодушно. С Кристиной вы уже познакомились?

— Да, — весело врет Торжецкий. — Сразу как только вышел на пляж.

6. Кристина. В новом доме

— Мажем, ты баттером сотку не проплывешь? — фыркает Шершнев, подхватывая из рук телохранителя белоснежное полотенце. Вытирает лицо, затем волосы и внимательно смотрит на Ярослава.

Но того такие подначки мало волнуют.

— Я и полтос не протяну. Сдохну, — усмехается он добродушно. — Куда мне до тебя, морское чудовище?

Прячу улыбку. Если Матвей увидит, скандала не избежать. Повернувшись к Лизавете, делаю вид, что наблюдаю за детьми. А саму так и тянет посмотреть, как по крепкому мускулистому телу сбегают капли воды.

Матвей в мокрых шортах, прилипших к мощным бедрам, кажется древним богом, сошедшим на Землю.

Отвожу глаза в сторону. Нельзя так откровенно пялиться на чужого мужика. Конечно, он до боли напоминает своего… родного… Но это точно не повод.

Шершнев с Ярославом лениво подкалывают друг друга. А я, как обычно, в мужской компании чувствую себя неуютно.

— Мамочка, я кушать хочу, — неожиданно сообщает Лиза.

«Когда ребенок ел в последний раз? В самолете?» — мысленно хватаюсь за голову. И где тут можно перекусить?

— Жека, проводи, — лишь на секунду оторвавшись от разговора, кивает Матвей охраннику и снова внимательно слушает Ярослава, рассказывающего о капитализации активов и наблюдательном совете.

Вроде по-русски говорят, но я ни слова не понимаю. Ну и не надо! Подумаешь!

Подхватив сумку, беру Лизу за руку.

Светски прощаюсь с Ярославом и маленьким Эльером.

Пока. Пока.

Телохранитель Шершнева предупреждает кого-то по рации.

— Леди хотят есть, Макс.

Леди… Это мы с Лизаветой.

Вслед за Жекой поднимаюсь по широким ступеням, мощеным кусками мрамора, и, попав в просторное патио, с удивлением смотрю на уставленный приборами стол и подбегающего официанта.

— Что желаете? — услужливый мужчина в годах церемонно помогает нам с Лизаветой сесть. Протягивает листок А4. Бегло просматриваю. Сегодня в меню значатся два супа, несколько видов мясных блюд и гарниры. О салатах и закусках молчу.

— Простите, Кристина Вячеславовна, — кается официант. — Мы не успели подготовиться. Детское меню будет к вечеру. А сейчас от всей души рекомендую супчик с броколли и котлетки из индейки. У нас вся продукция своя. С фермы.

— Хорошо, — изумленно киваю я. — А куриный бульон у вас есть?

— Конечно-конечно, — заверяет меня официант.

— Тогда нам бульон и котлеты, — решаюсь я и, заметив, как в патио входит бледная Инна в черном развевающемся платье, поспешно встаю из-за стола. — Мы вернемся через пятнадцать минут. Лизе нужно искупаться…

Лихорадочно хватаю сумку. Беру дочку за руку. И натыкаюсь на надменный взгляд и презрительную усмешку госпожи Шершневой. Она проходит к другому столу. Садится нога за ногу так, что в разрезе шифоновых полотен виднеется белая ляжка. Закуривает сигарету и что-то велит официанту. Тот со всех ног бежит исполнять. А мы с Лизой поднимаемся наверх в нашу комнату и, распахнув дверь, замираем на месте.

Все свободное пространство гостевой спальни заставлено игрушками. Огромная двуспальная кровать вынесена, и на ее место поставлены две кровати поуже. Над одной установлен легкий шифоновый полог, который венчает корона. А вторая застелена красивым покрывалом.

Плазма прикручена к стене. Белые комоды, заменившие темный шкаф, тоже появились.

— Мамочка, гляди, какие игрушки! — восхищенно тянет Лизавета, со всех ног кидаясь к пупсу, сидящему на детском кресличке. — А вот домик Барби! Помнишь, ты мне такой покупать не хотела…

— Сначала в душ, — предупреждаю я, мысленно закипая.

Кто и почему без моего разрешения накупил всю эту гору игрушек!

Шершнев! Кто же еще!

— Лиза, — строго зову дочку.

А она ноет жалостливо.

— Ну мамочка-а!

Будто не слыша стонов, захожу в ванную. И сразу замечаю новую дверцу на металлическом каркасе. Медленно включаю воду, стараясь прийти в себя, и не могу. За каких-то пару часов стандартную гостевую комнату превратили в настоящую детскую.

Кто бы ни был этот человек, я не чувствую к нему благодарности. Эта детская, заполненная игрушками и красивой мебелью, говорит только об одном.

Я в полном игноре. Никто не собирается считаться со мной. И мнение матери ребенка тут никому не интересно.

Лиза номинально наследница, а здешним миром правят большие деньги.

— Мамочка, — дочка подбегает ко мне. Обнимает за ногу. Прижимается щекой к бедру. — Эти игрушки, конечно, красивые, но какие-то неродные. Люблюська в сто раз лучше этого пупса нарядного, понимаешь?

Лиза возмущенно отводит ручонку в сторону. Взмахивает ей, всем своим видом показывая возмущение.

— Давай песок смоем. Спустимся, пообедаем, а потом решим, что с этими игрушками делать…

— Мебель и посудку можно оставить. А пупса и дом Барби отдадим другому ребенку. Для одного слишком много, — рассуждает дочка, раздеваясь и становясь под душ. Намылив руки гелем для душа, веду ладонями по маленькой спинке и животику.

Мой родной человечек! Самое драгоценное, что есть в жизни. Никому не позволю отобрать. Буду до последнего вздоха бороться.

Немного позже, переодеваясь в майку и шорты, я лихорадочно размышляю, что предпринять. Я не могу оставить, как есть, эту выходку. Если проглочу, в следующий раз сядут на голову.

Что там Матвей говорил про закрытый пансион? Этот гад