Сорвиголова. Человек без страха - Пол Крилли

Ни секунды не мешкая, Мэтт выскакивает на дорогу. Он слышит гудки и визг покрышек, но не сбавляет хода. Старик медленно ковыляет, не обращая внимания ни на что вокруг. Он что, глухой? Или просто спятил?

– Эй! С дороги! – кричит Мэтт на бегу.

Никакой реакции.

Мэтт оглядывается направо и ловит испуганный взгляд водителя грузовика, который только сейчас заметил старика и мальчика.

Водитель выворачивает руль. Грузовик заносит, и он сталкивается с автобусом. Раздается противный металлический скрежет. Прохожие в панике кричат, шины визжат. Мэтт не останавливается. Он настигает старика и толкает его. Тот, спотыкаясь, проходит несколько шагов и растягивается на тротуаре.

Мэтт бежит за ним и чувствует сильный удар в спину.

Мальчика подбрасывает в воздух, и он думает: «Вот и все. Тебе конец. Кто теперь будет приглядывать за отцом?».

Он падает и катится по асфальту, несколько раз сильно ударяясь головой и обдирая кожу на бедрах, руках и шее. Мэтт замечает летящую вслед за ним железную бочку. Грузовик разбился всмятку, и содержимое кузова оказалось на дороге. Кругом скачут бочки, расплескивая какую-то мутную жидкость. В ноздри бьет едкий удушливый запах. Мэтт продолжает слышать крики, визг колес и грохот сталкивающихся машин.

Наконец, Мэтт прекращает катиться и замирает на горячем гудроне. Перед его глазами черно-серое дорожное полотно и накрепко прилипшая к асфальту жвачка.

Снова слышны хлопки и грохот. Бочки все еще катятся и вполне могут его раздавить. Надо подняться и спрятаться. Превозмогая боль, Мэтт смотрит по сторонам, пытаясь понять, в каком направлении движутся бочки.

Одна пролетает совсем рядом. Из нее выплескивается маслянистая жидкость – слишком близко, и Мэтт не успевает уклониться. Жидкость попадает ему в глаза.

Мэтт кричит.

Его глаза буквально вскипают от боли, будто в сетчатку кто-то вдавил горящие угли, а глазные яблоки опутал колючей проволокой и начал кромсать на куски бритвой.

Он вцепляется в глаза пальцами. Мир вокруг медленно меркнет, яркие краски летнего вечера сменяют не менее яркие алые вспышки боли.

На смену алым вспышкам приходят мигающие фиолетовые огоньки. Сначала они мигают быстро, потом все медленнее и медленнее, понемногу сменяясь черными. Фиолетовые и черные.

Потом остаются лишь черные.

А потом – лишь боль.

В ушах раздаются тысячи голосов, и Мэтт отчетливо слышит каждый. Они бурлят, звенят, грохочут – будто бы он приложил ухо к мощному динамику, включенному на полную громкость. Голоса не уходят даже когда он спит. Звуки буквально бомбят его: машины, грузовики, люди. Рев мотоциклов, цокот каблуков. Галдеж играющих на улице детей.

Он слышит, как люди разговаривают, шепчутся, и это – настоящая пытка. Он никуда не может подеваться от чистых, звучащих громче, чем он когда-либо мог представить, звуков. Он не может нормально думать. Не может отфильтровать отдельные звуки. Каждое мгновение его будто гложут миллионы демонов.

А ведь есть еще и запахи. Они окутывают его, накрывают удушающими волнами.

Сильно пахнущие цветы, от которых он кашляет и задыхается.

Гнилостная, трупная вонь, исходящая от мясной лавки в трех кварталах от больницы, где каждый вечер перед закрытием несвежее мясо и кости выбрасывают прямо на улицу.

А еще духи и дезодоранты. Он способен унюхать приближение докторов и медсестер за несколько минут до их прихода, а когда они уходят, еще час чувствует их запах.

Хлопчатобумажные простыни на ощупь кажутся наждачной бумагой. Кончики пальцев постоянно пощипывает, будто они внезапно выросли, а подушечки стали настолько чувствительны, что теперь он по одному лишь прикосновению может понять, что прицепившийся к расческе волос принадлежал пятидесятилетней блондинке.

Все это сопровождается аккомпанементом сердцебиения. Удары множества сердец накладываются друг на друга, стучат, то ускоряясь, то замедляясь, то в страхе, то в возбуждении. Перестук, который никогда не прекращается.

Теперь все вышеперечисленное навсегда с ним.

Его глаза оперируют. Их чистят, отскабливают, режут. В зрачки вставляют иглы, откачивая кровь и гной. Ничего не помогает. После одной из операций Мэтт слышит голос врача. Тот говорит, что глазные нервы Мэтта похожи на разможженные культи жертв автомобильных аварий. Словно в ступоре, Мэтт несколько недель остается прикован к постели, сражаясь со своими обострившимися чувствами и пытаясь отгородиться от сводящих с ума раздражителей.

Он слышит разговоры, доносящиеся с других концов района – словно смотрит невыносимую круглосуточную мыльную оперу. Сотрудница булочной на Тридцать пятой улице постоянно жалуется на своего парня, который ударил ее. В пяти кварталах от больницы секретарша сообщает начальнику, что жена того узнала об их интрижке. А примерно в полутора километрах от Мэтта какой-то ребенок хнычет оттого, что уронил мороженое.

Мэтт не может здраво мыслить. Любые мысли мгновенно тонут в море голосов. Словно тысяча – нет, миллион – безумцев пытаются обратить на себя его внимание.

Затыкать уши не помогает. Мэтт пробовал кричать, чтобы заглушить голоса, но без толку.

В конце концов ему дают успокоительные, и они помогают. Лишь полностью отключившись, он может хоть немного отдохнуть.

В последующие дни его ждет череда посетителей, присутствие которых он ощущает сквозь замутненное болью и лекарствами сознание. Приходит отец. Он чувствует его присутствие рядом столь же отчетливо, как если бы по-прежнему мог видеть его. Чувствует запах виски и страх. Злость и сожаление.

– Мэтт, прости меня. Прости за все. Все изменится, когда тебя выпишут. Мы переедем из этой дыры. Куда-нибудь на природу… поближе к деревьям и траве.

К его руке прикасается отцовская. Прикосновение болезненно, словно удар током. Мэтт инстинктивно отдергивает руку и осознает, что отцу тоже больно. От него исходят волны стыда и вины. Откуда Мэтт это знает? Как он может это чувствовать?

Он и сам не может понять. Он просто чувствует.

Новый посетитель. Приходит, когда болеутоляющие только начали действовать и Мэтт понемногу проваливается в забытье. Это женщина. Пахнет мылом и… жасмином. Очень чистый запах.

– Мэтт, прости, – говорит женщина. – Прости за все.

Она тоже берет его руку, но в этот раз он свою не отдергивает. В этот раз прикосновение нежное. Женщина нагибается и целует его в лоб, и в этот момент что-то холодное касается его подбородка. Мэтт дотрагивается до предмета рукой и понимает, что это золотой крестик.

Женщина уходит, оставляя после себя ауру безмятежности, и в этот момент голоса уходят куда-то на второй план. Мэтт готов зарыдать от благодарности. Наконец-то он может нормально подумать и вспомнить, кто он такой.

Выходит, что голосами, запахами и всем остальным можно управлять? Пусть лишь на мгновение, но их можно прогнать.