Последняя принцесса Индии - Мишель Моран

– Эша-Маси, а вы не можете остаться еще на одну ночь?

– Извини, Сита.

Ее глаза наполнились слезами. Она не хотела покидать нас.

– Если я смогу, то приду в гости на следующей неделе.

Отец шел рядом с ее паланкином. Он проводил Эшу-Маси до дома ее мужа, стоявшего на противоположном конце Барва-Сагара. Я смотрела им вслед. Когда паланкин скрылся из виду, я почувствовала, что позади меня стоит бабушка. Так человек ощущает присутствие животного, от которого исходит угроза. Она схватила меня за плечо.

– Ступай в комнату матери и не выходи оттуда, пока она не родит.

Если бы бабушка приказала мне сделать что-нибудь другое, что угодно, но другое, я бы с радостью подчинилась, но от мысли, что придется идти в темную душную комнату, у меня перехватило дыхание и защемило в груди.

– А если что-то случится, вы придете, дади-джи?

Лицо бабушки, словно вырезанное из тика, оставалось невозмутимым. Я однажды «сказала» об этом отцу. Вместо того чтобы отчитать меня, он рассмеялся. Потом я «заявила» ему, что мамино лицо сделано из кедра. Эта древесина мягче, и по ней легче работать резцу. Его же лицо – кипарисовое. Папа немного растерялся. Он знал, что я не могла видеть кипарисовое дерево. Я напомнила ему, что Грумио из «Укрощения строптивой» у Шекспира говорит, что хранит свои самые дорогие вещи в сундуках из кипариса.

«Ты самая большая моя ценность».

Отец выглядел озадаченным, словно то, что я ему сообщила, было верхом оригинальности.

На следующий день после нашего «разговора» я нашла у себя на кровати книгу. Она, должно быть, стоила немалых денег. На кожаном переплете я увидела тисненое изображение Сарасвати, нашей богини искусств. Страницы были тщательно разрезаны и оказались совершенно чистыми.

«Конечно, они пустые, Сита. Они твои».

В уголках папиных глаз лучились морщинки. Ему с трудом удавалось не расхохотаться.

Я не понимала.

«Чтобы записывать свои мысли. В Англии это зовется дневником, – чертил он пальцем у меня на ладони. – Ты очень умная девочка».

Я бы меньше удивилась, если бы отец подарил мне слона и сказал, что я должна его дрессировать.

«Возможно, никто, кроме твоих детей, не сможет прочесть этого, – продолжил «писать» отец, – но ты калакар, Сита».

На хинди это значит «человек искусства». Это была самая большая похвала, которую я слышала из уст отца.

Я вспомнила эти слова, когда шла по коридору к спальне матери. Но какой прок быть калакаром? У меня нет настоящего ремесла, как у повитухи или отца. Я постучала в дверь. Даже перед ней, казалось, нос улавливал запах пота.

– А где твоя бабушка? – отворив дверь, спросила повитуха.

– Она сказала, чтобы я отсюда не выходила до тех пор, пока мама не родит.

Морщины на лбу старухи как будто стали резче, но она ничего не ответила на мои слова. Я закрыла за собой дверь и приблизилась к чарпае, деревянной кровати, состоящей из рамы, на которую натянуты веревки. Мама посмотрела на меня, и я протянула ей руку, но у нее не хватило сил сжать мои пальцы.

– Сита, – тихо произнесла мама.

Ее красивое лицо было искажено от боли. Белая простыня, которой она была укрыта, липла к мокрой коже.

– Дитя не хочет выходить. Где твоя бабушка?

Повитуха бросила на меня строгий взгляд, давая понять, чтобы я помалкивала, она и сама справится.

– Пошла молиться, – ответила старуха. – Тужьтесь.

Мамина коса лежала на подушке, словно длинная черная змея, свернувшаяся кольцами на кровати и собирающаяся задушить маму своим телом. Я стояла у кровати и выполняла то, что приказывала мне повитуха. Когда требовалась горячая вода, я ее подносила. Когда надо было помочь натереть мамин живот маслом энотеры, я помогала.

Когда мамино дыхание затруднилось, повитуха повернулась ко мне и сказала:

– Приведи бабушку.

Я стояла в нерешительности.

– Быстро! – велела повитуха. – Дитя без помощи лекаря на свет не родится.

Развернувшись, я побежала в молельную комнату для совершения пуджи, где стоял алтарь и статуи богов. Я думала застать ее там молящейся, но на самом деле бабушка сидела в кухне и ела чапати[20].

– Дади-джи, повитуха сказала, чтобы вы пришли.

Она положила чапати на стол.

– Что я тебе приказала?

– Чтобы я оставалась в комнате до рождения ребенка, но… Дади-джи! Повитуха сказала, что ребенок не родится без помощи лекаря.

Глаза бабушки округлились. Внезапно она вскочила на ноги. Вымыв руки в миске с лимонной водой, она прошла по коридору и открыла дверь. Ей пришлось прикрыть нос краем сари. Вонь была нестерпимой.

– Шримати, – вежливо обратилась повитуха к моей бабушке (на английский, мне кажется, это обращение можно перевести как «мадам»), – вашей невестке срочно нужна помощь лекаря. Больше я ничем ей помочь не могу.

Глаза мамы были прикрыты. Единственным звуком, раздававшимся в комнате, было ее прерывистое дыхание.

– Мужчина не будет присутствовать при родах, – заявила бабушка.

– Без лекаря ваша невестка умрет, а дитя умрет вместе с ней. Я приведу лекаря, пока не стало слишком поздно.

Но бабушка оставалась непоколебимой.

– Мой сын никогда не поступится честью дома, позволив другому мужчине прикоснуться к своей жене.

– Дади-джи! – впадая в истерику, воскликнула я. – Ты ошибаешься. Я знаю, что пита-джи захочет…

– Вон!

– Пожалуйста! Пита-джи вернется домой, и он увидит…

– Не заставляй меня взяться за палку!

Но в тот миг, честно говоря, мне было все равно. Что такое избиение палкой по сравнению со смертью мамы? Я повернулась к повитухе, но та лишь опустила голову, стыдясь того, что стала свидетельницей этой безобразной сцены. Я выбежала из комнаты и впервые в жизни выскочила через входную дверь на улицу. Я понятия не имела, какой дорогой папа будет возвращаться от тети, которая живет на другом краю Барва-Сагара, но я бежала так, словно за мной гнался демон Равана[21]. Только добежав до развилки дорог, я подумала, насколько же неосмотрительной была. Во-первых, папа говорил, что дети, сами бродящие по улицам, иногда теряются. Во-вторых, вам не надо рассказывать, какие ужасы могут поджидать девочку, если она оказалась одна в незнакомом месте посреди ночи.