Врачебная ошибка - Мария Воронова

– Вы меня встречаете, – сказала женщина и ткнула пальцем в табличку.

– Полковник Альтман – это вы?

Она кивнула.

– И вы женщина? – вырвалось у него.

– Да. Человек. Женщина. Полковник Альтман. – Женщина протянула руку, и он пожал – ладонь оказалась узкой, сухой и теплой.

Зиганшин подхватил дорожную сумку и повел Альтман к машине.

Полковник Альтман села спереди, положив на колени сумку из грубой кожи, похожую на колчан Робин Гуда. Почему-то всплыло в голове, что такие сумки называются «ягдташ» и что когда-то он получил трояк за диктант, написав то ли «ягташ», то ли «якдаш», и с тех пор это коварное слово ни разу ему не понадобилось.

Вырулив на проспект, он уловил аромат приятных и явно очень дорогих духов, совсем не вязавшихся с ее сиротским прикидом. На светофоре он осторожно поглядел на свою пассажирку. Может, она специально надела эти лохмотья в самолет, чтобы легче перенести дорогу? Но в гардеробе полковника ФСБ такой дурацкой майки в принципе не должно быть.

Интересно, какую должность она занимает? Но после слишком непосредственной реакции на ее пол неудобно спрашивать.

Альтман резким движением открыла портфель, достала пачку сигарет и зажигалку.

– Для вас оказалось неожиданностью, что я женщина?

– Приятной неожиданностью.

– Да?

– Да.

– Странно. Обычно мужчинам такое неприятно. Больше скажу: я сама терпеть не могу работать с женщинами.

– Не знаю, мне нравится. Пол, национальность, возраст – все это ничего не значит перед деловыми качествами и заслугами.

– Вы еще забыли ориентацию.

– Не забыл. Вы уж меня простите, что позволил себе такое шовинистское высказывание, но это от удивления, ни от чего больше.

– Конечно, и я прекрасно вас понимаю, – кивнула полковник Альтман. – Все же не женское это дело – погоны носить.

– Вы серьезно?

– Безусловно. Женщина должна заниматься семьей, детьми, а не вот это вот все, – Альтман ткнула в себя пальцем. – С делами мужчина справляется гораздо лучше. Можете это проверить на любом примере. Бухгалтер-мужчина всегда быстрее сведет баланс, а парикмахер пострижет лучше, чем парикмахерша.

«Тебе-то откуда знать?» – подумал Мстислав Юрьевич, покосившись на ее кичку.

– Что вы говорите? – вежливо поддакнул он, когда сообразил, что пауза затянулась.

– Да, это так. По себе сужу. Я часто работала лучше идиотов, но всегда хуже дельного и компетентного мужика. Специалист моего уровня, только мужского пола, всегда справлялся лучше моего.

Зиганшин усмехнулся и заметил, что, по последним научным данным, женщина – тоже человек.

– Вы напрасно иронизируете. Мой карьерный взлет обусловлен только тем, что дельных и компетентных мужиков катастрофически мало. Можно сказать, их и вовсе не осталось. И лучше ситуация с этим не станет, – вздохнула Альтман. – Как ни воспитывай детей, а наследственность никто не отменял. Настоящие мужики родятся у настоящих мужиков, а их почти всех перебило в войну.

Зиганшин стиснул зубы.

– И еще такой момент, – кажется, Альтман развивала давно волнующую ее идею, – раньше риски делились поровну между полами. Война холодным оружием была не такой опасной, как теперь, и мирное население при ней страдало минимально. Мужчина шел махать мечом, зная, что в принципе, конечно, если зазевается, может быть убит, но в то же время в случае успеха его ждали чужие женщины и богатые трофеи. Но шанс выжить был намного выше, чем сейчас. У женщин же совсем наоборот. В Средние века забеременеть и родить, в смысле угрозы жизни, было все равно что сходить на войну, даже опаснее…

– Товарищ полковник, простите, мы можем поговорить о чем-нибудь другом? – перебил Зиганшин, чувствуя, что еще секунда, и он потеряет над собой контроль.

– О! Безусловно! – Альтман достала новую сигарету, закурила и закашлялась. – Простите мою бестактность.

– Ну что вы, вы же не знаете…

– Я знаю. И я действительно бестактна, – холодно продолжала она, – существует стереотип, что люди с математическим складом ума не умеют коммуницировать, и я, к сожалению, укладываюсь в этот стереотип. Мой долг был развлечь вас светской беседой, только, не учтя ваших личных обстоятельств, тему я выбрала крайне неудачно. Простите.

– Ничего. А откуда вы знаете о моих обстоятельствах?

– Мы с полковником Шляховым много об этом говорили. Вам очень сочувствуют.

– Спасибо.

– Мстислав, раз уж мы коснулись вашего несчастья, то я могу помочь с усыновлением.

– Простите? – вскинулся Зиганшин.

– Исключительно в порядке информации сообщаю, что я могу помочь с усыновлением ребенка, – отчеканила полковник Альтман.

Зиганшин выехал на Московский проспект. Слава богу, до гостиницы осталось минут двадцать, и скоро он избавится от этой любительницы ковыряться в чужих ранах, если она, конечно, не захочет ехать с ним вручать остальные посылки.

Альтман достала из сумки визитку и воткнула ее в щель бардачка.

– Надумаете, позвоните мне. Есть связи. Кроме того, могу поспособствовать вашему делу.

– Какому делу? – Зиганшин подумал, уж не пьяна ли она. Иначе чем объяснить такую странную откровенность и бесцеремонность?

– Вы же подали в суд на врача? Или хотя бы в прокуратуру написали?

Он отрицательно покачал головой. По левую руку в плотной осенней тьме сиял огнями большой торговый центр, и Зиганшин вспомнил, как они всей семьей ездили сюда на школьный базар и никак не могли подобрать Свете туфельки, девочка не понимала, подходит ей или не подходит; тогда Фрида, несмотря на живот, опустилась на колени и стала проверять, где находится большой палец, а потом не смогла сама встать, так что Зиганшину пришлось ее поднимать.

Потом дети носились по канцелярскому отделу, выбирая тетради, а Зиганшин сидел с Фридой на скамеечке, держал руку на ее животе, чувствовал, как ворочается его сын, и был счастлив.

Черт возьми, разве справедливо, если тот, кто это разрушил, ничем не поплатится?

– Мы никуда не подавали, – сказал он, – все-таки врач – женщина, а я с женщинами не воюю.

– Неправильно, – бросила Альтман. – Это она дома женщина или в бане. А на работе – врач, и точка. Раз взялась за дело, так и делай! Прекрасно знаю эту манеру – ах, я не хуже мужика, дайте мне должность мужика и оклад мужика, а как обделается, сразу – ой, я же женщина, меня нельзя наказывать.

– Думаете, надо писать?

– Я ничего не думаю и никогда никому ничего не советую.

– Неужели?

– Да. Мое мнение такое, что от советов до репрессий один шаг. Сначала ты лучше знаешь, как человеку жить, а потом – а жить ли ему вообще. Так что от меня никаких советов. Просто примите к сведению, что я могу поспособствовать с усыновлением – раз, восстановить справедливость и примерно наказать врача – два. А больше я не знаю, чем вам помочь. Сочувствовать не умею, утешать тоже. Если у вас есть какие-то соображения, озвучьте, я рассмотрю.