Заблудшая душа - Вера и Марина Воробей

– А знаешь, Кать, – начала Вероника, подперев щеку кулаком. – Ведь моя Паша не всегда была такой, ну, на работе своей повернутой…

– А кстати, – вклинилась Каркуша, решив, что, приняв участие в стирке медведя, она заслужила право задавать прямые вопросы: – Кем она работает?

– Давай не будем об этом, – изменившимся голосом, довольно жестко попросила Вероника. – Я тебе потом как-нибудь скажу… – Но, увидев, как Каркуша обиженно надула губы, Вероника вздохнула: – Ну хорошо, не обижайся… Паша – врач. Нейрохирург. Очень талантливый. Делает операции на сосудах головного мозга.

Каркуша почувствовала, с каким трудом дается Веронике каждое слово. Фразы получились какими-то резкими, отрывистыми.

– Надо же, какая редкая специальность! – не смогла сдержать восхищения Каркуша. – Понятно теперь, почему она всю себя работе отдает…

– Да ничего тебе не понятно, – нахмурилась Вероника. – Нет на свете такой работы, ради которой можно забыть самых близких людей! Нет и быть не может! А если уж ты такой работоголик и фанатик, то нечего было детей рожать. Согласна?

– Нет, не согласна, – замотала головой Каркуша. Она привыкла всегда говорить только то, что думает. И потом, почему-то сейчас ей стало вдруг ужасно жаль Вероникину маму, которая посвятила себя такому благородному делу, как служение людям. – Твоя мать спасает людям жизни, она, наверное, вообще света белого не видит… Потому что такая работа требует невероятной концентрации сил… Я смотрела недавно по телевизору репортаж о нейрохирургах. Да ты гордиться должна, что у тебя такая мама… Представляю, как ей должно быть обидно, что родная дочь ее не понимает!

– Кать… – Вероника подняла на Каркушу заблестевшие от слез глаза. – Пожалуйста, не суди о том, чего не знаешь. Я вообще о другом хотела тебе рассказать.

– Рассказывай, – пожала плечами Каркуша. В эту секунду она поняла вдруг, что в замечании Вероники, в котором сквозил упрек, есть определенная доля справедливости. Ведь она, Каркуша, действительно ничего не знает об их взаимоотношениях, а если будет и дальше лезть в бутылку, то никогда и не узнает ничего. – Извини, – пробубнила она себе под нос и повторила: – Рассказывай.

– Я потому хочу тебе об этом рассказать, чтобы ты не думала, что я ненормальная… Это все по поводу мишки… В общем, Паша моя не всегда была такой, какой стала. Было время, когда она вообще месяцами без работы сидела, уборщицей в продуктовом магазине работала, подъезды мыла, я помогала ей…

– Как такое может быть? – округлила глаза Каркуша. – С такой-то профессией!

– Не перебивай, – мягко попросила Вероника и добавила тихо: – В жизни еще и не такое случается. Так вот… В то время мы с ней подолгу гуляли. Бывало, приду из школы, она меня покормит на скорую руку и говорит: «Лавочка, пойдем побродим». А мы тогда в коммуналке жили на Мойке…

– Так ты из Питера? – так и подпрыгнула на табуретке Каркуша.

– Ну да, – кивнула Вероника. – Из Питера. Короче, жили мы с Пашей и Снежком в огромной коммуналке. Семеро соседей, представляешь, общая кухня, один туалет, у каждого свой выключатель, туалетную бумагу в комнате отматывали… Ну ладно, не об этом речь…

– А теперь у вас что, другая квартира? – снова влезла с вопросом Катя.

– Что ты! – всплеснула руками Вероника. – Сто пятьдесят квадратных метров, на Васильевском, джакузи, все дела, в кухне пол с подогревом, евроремонт…

– Неужели нейрохирурги так много зарабатывают? – уже в который раз перебила Каркуша.

– Я же тебе говорю, – раздраженно махнула рукой Вероника, – дела у моей Пашутки резко в гору пошли. Нет, похоже, я не смогу до сути добраться, – сказала она, хлопнув ладошкой по столу.

– Ну все, все, молчу! – поспешила заверить ее Катя. – Больше ни разу не перебью, вот увидишь. Ты остановилась на коммуналке.

– Ну да… Но рассказать-то я тебе хотела про наши прогулки. Короче, в Питере можно часами по улицам бродить, и скучно не будет. А Паша, она еще так интересно обо всем рассказывает. Мне казалось тогда, нет такой улицы в городе, которой бы она не знала. А Питер – это же вообще огромный музей под открытым небом.

– Еще бы! – восхищенно протянула Каркуша, но, спохватившись, прикрыла рот рукой.

– Но я больше всего любила гулять в тех районах, где дома старые-старые, – продолжала Вероника. – А как раз возле нас был целый квартал таких домов. Они уже настолько ветхие были, что стены начали рушиться. Целый квартал под снос. Жильцов оттуда спешно выселяли, всем новые квартиры давали… И возле каждого такого дома жильцы образовывали стихийную свалку. Не тащить же в новую квартиру всякую рухлядь! Чего там только не было! – восхищенно сказала Вероника, устремив в окно мечтательный взгляд. – Один раз кто-то выволок на улицу книжный шкаф, доверху набитый книгами! И как только тяжесть такую по лестнице тащили, до сих пор понять не могу. Паша как увидала этот шкаф, так даже рот от удивления открыла и кинулась к нему. Помню, в тот день мы еле дотащили до дома два чемодана книжек. Чемоданы там же подобрали. Я тоже тащила, – похвалилась Вероника и, помолчав немного, продолжила рассказ: – Там разные книги были, очень много дореволюционных изданий, по истории, астрономии, даже Брема «Жизнь животных» три тома откопали. Представляешь? Вообще нас с Пашей интересовали только книги и игрушки. Вернее, Пашу – книги, а меня – игрушки. Игрушек там тоже навалом было. И Паша, хоть и жили мы с ней в небольшой, метров пятнадцать, комнатенке, никогда не запрещала мне подбирать игрушки. Наоборот даже, она всегда вместе со мной фантазировала и представляла, кем был прежний хозяин какого-нибудь одноухого зайчика, сколько ему сейчас лет, чем он занимается… А дома мы тщательно мыли принесенные трофеи. Нет, книжки мы, конечно, не мыли, а только пылесосили соседским пылесосом. Многие спасенные нами игрушки нуждались в ремонте, и Паша учила меня зашивать и штопать дыры, ставить аккуратные, подходящие по тону и фактуре заплатки. Попадались нам и особо тяжелые «пациенты». Таким приходилось делать серьезные «операции». Иногда мы полностью меняли медведям, собакам и зайцам все «внутренности», заменяя старую, насквозь прогнившую вату на поролоновую стружку. И всем им, уже подлеченным, подновленным и возвращенным к жизни, находилось место в нашей крохотной, но такой уютной и живой комнатке. А знаешь, чего я никогда не смогу простить Паше? – Вероника устремила на Катю горящий гневом взгляд.

– Ну ты, кажется, говорила уже, – слегка охрипшим от долгого молчания голосом сказала Каркуша. – Того, что она дала тебе такое имя.

– Имя! – в сердцах воскликнула Вероника. – Да если хочешь знать, раньше я к своему имени вполне терпимо относилась. Мне даже нравилось, когда Паша называла меня Лавочкой. Это уже потом, когда она при ком-то из моих одноклассников так ко мне обратилась, в классе стали меня Скамейкой дразнить, а потом и вовсе на Табуретку перешли… Так и прилипла ко мне эта кличка…

– А чего же тогда ты ей не сможешь простить? – спросила Каркуша, взглянув Веронике прямо в глаза.

С каждой минутой она все больше проникалась симпатией к этой необычной девушке.