Танец кровавых ма­ков - Ирина Молчанова

— Ничтожество! С каким превеликим удовольствием я бы вытряхнул тебя из этого бесполезного тела! Ты просто позволил ей уйти вместе с ним! Слабак! — Старец в пурпурных одеждах положил сморщенную руку с длинными ногтями на голову скульптуре голого мальчика с крыльями, и миловидное детское лицо рассыпалось под нажимом пальцев.

Темноволосый молодой человек, одетый в вечерний костюм, плотнее сжал губы, его изумрудные глаза смотрели на Создателя. Тот усилием своей великой воли не позволял ему отвести взгляда.

— Отец, — вмешался стоящий рядом мальчишка с серыми, как пыль, ресницами, обрамляющими янтарные глаза, — Вильям не мог ничего поделать, я тому свидетель, ягуар воспользовался своим особенным даром!

— Молчи! — пророкотал Цимаон Ницхи. — Атанасиос, ты разочаровал меня, дерзкий неблагодарный выродок!

Щеки сына Создателя порозовели, он выглядел так, словно был готов разрыдаться.

Отца это нисколько не тронуло, он указал на него длинным пальцем, украшенным черным перстнем с гербом Тартаруса — где две летучие мыши опускают в кубок сердце.

— Я отправил тебя сюда с миссией, вверил тебе девчонку, а ты чем занимался? — Цимаон Ницхи приблизился, взял мальчишку ладонью за лицо и, скривившись, выплюнул: — Мне стыдно смотреть на тебя, плоть моя! Пока ты подражал ягуару и витал в облаках, мечтая о его бывшей женщине, этот паршивец увел моего беса! — Создатель презрительно кивнул на Вильяма. — Что это тряпка, мне известно, но чтобы мой родной сын… Да ты должен был умереть, но не позволить Лайонелу увести ее!

Атанасиос всхлипнул.

— Простите, отец, я… я все исправлю… только…

Черты испещренного морщинами лица Создателя на миг разгладились, но затем он грубо оттолкнул от себя мальчишку.

— О не-е-ет, ничего ты уже не исправишь… Возвращайся в Тартарус и жди меня, я вернусь, тогда ты ответишь за свое предательство! — Цимаон Ницхи махнул на ворота белокаменного дворца, упирающегося в своды пещеры. — Пошел! Да прихвати с собой сестру… Еще одно никчемное существо! На что она вообще нужна, коли при своей-то внешности не может отвлечь мужчину!

Атанасиос, низко склонив голову, побрел по мраморной дорожке сада в сторону ворот.

Глядя на него сейчас, едва ли можно было вспомнить бесшабашного мальчишку, который еще недавно чванился своей победой над Анжеликой Тьеполо, выгодно купившей его чистейшей крови за полчаса любовных утех.

Вильям стоял не шевелясь и со страхом ждал, когда Создатель вновь вспомнит о нем.

Тот не заставил долго ждать, янтарные глаза вспыхнули от нового приступа гнева.

— Твой брат сошел с ума, если решил бросить мне вызов! Я разорву его прямо на глазах у этой маленькой дряни, ради которой он растерял свои мозги! Будет ей уроком!

Молодой человек представил зрелище и против воли у него вырвалось:

— А прогуляться по лабиринту загробного мира и посмотреть, по чему судимы будете, не хотите?

— Что ты сказал? — вскинул голову Создатель.

Вильям отступил.

— Лайонел сделал выбор и будет верен ему до конца.

— Это, несомненно, прибавляет ему чести, — улыбнулся Цимаон Ницхи, — а конец его уже близок! — Старец прошелся от разрушенной скульптуры ангела до скамейки, бормоча: — Какая досада, ведь он мне всегда искренне нравился… да что там, я восхищался им, я его любил как родного сына. На все его выходки с умилением смотрел сквозь пальцы. И к чему это привело? О-о пресловутая доброта — ведь ты ничего, ничегошеньки, кроме неповиновения, не взращиваешь.

О доброте Создателя мало кому доводилось слышать, но молодой человек не посмел это заметить, сказал лишь:

— Убьете его и бес потеряет свое пристанище.

— Не потеряет! Я лично не спущу глаз с несносной девчонки, чтобы она ничего с собой не сделала.

Вильям грустно усмехнулся.

— Тогда, боюсь, вам придется жить под ее окном, чтобы успеть подхватить всякий раз, когда она из него выбросится.

Цимаон Ницхи остановился перед ним и, похлопав по щеке, спокойно заявил:

— И это сделаю, если понадобится. Ты думаешь, я перед чем-нибудь остановлюсь, когда до Дня Искупления рукой подать?!

— Трудно будет заставить жить ту, кто отчаянно захочет умереть. Невозможно управлять кем-либо, если этот кто-то не боится смерти.

Создатель утомленно провел пальцем по переносице.

— Ангел мой, даже невозможное иной раз возможно. А если нет, то я знаю, кому нужно сделать больно, чтобы решить проблему. Помнится, наш бес привязан к одному мальчику из Сенегала… — Цимаон Ницхи посмеялся своим мыслям и решительно зашагал к воротам дворца, но через несколько шагов остановился и, не оборачиваясь, предостерег:

— Только выкинь мне что-нибудь, расправа будет мучительно долгой, тысячу раз успеешь пожалеть.

Вильям медленно опустился на скамейку и обхватил голову руками. Он бесконечно устал. Казалось, с тех пор как однажды увидел на окраине города юную рыжеволосую девушку и, словно сумасшедший, влюбился, он не знал ни секунды покоя. Эта странная безответная любовь вымотала его. Она напоминала нескончаемую погоню за чем-то, чего нет. И вспоминая слова брата, сказанные как-то зимой: «Ты любишь не ее, ты любишь девушку, которую себе придумал… Вильям, но ее не существует!», ему становилось по-настоящему страшно. А что если ощущение погони за призраком верно и он в самом деле ошибся в себе?

Молодой человек тяжело вздохнул. Катя вновь его предала, но отчего-то он не чувствовал ни горя, ни обиды, ни злости на нее — внутри была пустота и вселенская усталость, которая, точно зверь в заточении, кидалась на стены клетки.

Вильям понимал, что ему следует подумать о городе и вампирах, напуганных появлением старейшин, но у него не получалось. Любая мысль о Петербурге напоминала ему о брате, а мучительнее этого сейчас не существовало ничего. Всю жизнь он прожил с чувством, что Лайонел несправедлив к нему и подчас жесток. Всю жизнь он был уверен, что имеет право обижаться на брата, осуждать его и даже ненавидеть. Но никогда, ни разу не задумался: а обижался ли когда-нибудь Лайонел? Собственную обиду Вильям всегда ставил превыше, она застилала ему глаза, не давая увидеть… А теперь он точно прозрел. В тот миг, когда Лайонел, обратившись в ягуара, посмотрел на него своими зеркальными глазами, Вильям почувствовал, как его утягивает в ледяную голубизну, и, прежде чем все закончилось, он увидел свой страшный грех — свой кошмар.

Молодой человек поднялся и двинулся по мраморной аллее, между скульптур.

В зеркальном лабиринте загробного мира он увидел комнату в их родовом замке и Лайонела, истекающего кровью. И точно заново пережил весь ужас той ночи, когда думал, что убил брата.

Вильям не мог понять, как сумел забыть страх и то раздирающее чувство горя, позабыть почти на пятьсот лет, насколько дорог ему Лайонел. Вспомнил лишь, когда потерял, когда брат впервые показал, что обижен, зол и не намерен больше ходить у него в виноватых.