Просто пространства - Жорж Перек

В этой модели, не сомневаясь в ее базовой правильности, хотел бы все же подчеркнуть ее фиктивность и одновременно проблематичность (разумеется, никто не живет точно так, однако именно так, а не иначе представляют себе нашу жизнь и предлагают нам жить архитекторы и урбанисты). Итак, в этой модели можно заметить, с одной стороны, что гостиная и спальня не более значимы, чем чулан (в чулан помещают пылесос, в спальню — изможденные тела: это отсылает нас к тем же функциям восстановления и уборки), а с другой стороны, моя модель практически не изменится, если вместо рассмотренных здесь пространств, разделенных перегородками и отведенных под спальню, гостиную, столовую, кухню и т. д., мы спланируем, как сейчас нередко практикуется, якобы единое и псевдомодулируемое пространство (холл, салон и т. д.): тогда у нас была бы не кухня, а кухонная зона, не спальня, а зона отдыха, не столовая, а зона питания.

Легко вообразить квартиру, планировка которой основывалась бы не на принципах, связанных с ежедневной деятельностью, а на функциях отношений: именно так, впрочем, и происходило образцовое распределение «приемных покоев» в особняках XVIII века или в больших буржуазных квартирах эпохи fin-de-siècle: просторный вестибюль, задающий анфиладную последовательность гостиных, особенность которых обусловлена минимальными вариациями вокруг такого понятия, как «прием»: большой салон, малый салон, кабинет мсье, будуар мадам, курительная, библиотека, бильярдная и т. д.

Несколько больше воображения потребуется для того, чтобы представить себе квартиру, планировка которой строилась бы на чувствительных ощущениях: нетрудно представить, какими могли бы быть «вкусовая» или «слуховая» комнаты, но не очень понятно, на что походили бы «зрительная», «нюхательная» или «осязательная»…

Заходя чуть дальше, можно подумать о делении, которое определялось бы не круглосуточными, а недельными ритмами[3]: так, у нас были бы квартиры из семи комнат, соответственно называемых «понедельничная», «вторничная», «средовая», «четверговая», «пятничная», «субботняя», «воскресная». Следует отметить, что два последних помещения уже существуют и активно продвигаются на рынке под названиями «загородный дом» или «дача для уик-эндов». Вообразить помещение, которое сохранялось бы исключительно за понедельником, не намного глупее, чем строить виллы, которые служат всего лишь шестьдесят дней в году. «Понедельничная» могла бы запросто быть прачечной (наши деревенские предки стирали по понедельникам), а «вторничная» — гостиной (наши городские предки охотно принимали гостей по вторникам). Разумеется, это не избавило бы нас от функциональности. А раз так, то уж лучше придумать тематическую планировку, по аналогии с той, что существовала в борделях (после закрытия и вплоть до 1950-х годов в них устраивали студенческие общежития; многие мои друзья жили в бывшем «заведении» на улице де л’Аркад: один жил в «комнате пыток», другой — в «самолете» (кровать в форме кабины, декоративные иллюминаторы и т. п.), третий — в «хижине траппера» (стены, обклеенные декоративными полешками и т. п.); подобные факты заслуживают того, чтобы о них напомнили, в частности, автору статьи «Обитать в необычном» («Общее дело», 1, № 2, 13–16, 1972), а также уважаемому ведущему серии, в которой выходит эта работа). Так, например, «понедельничная» имитирует корабль: мы спим в гамаках, надраиваем паркет, поливая его водой, и едим рыбу; «вторничная», почему бы и нет, чтит одну из великих побед человека над природой — открытие полюса (северного или южного, на выбор) или восхождение на Эверест: в помещении нет отопления, мы спим на толстых шкурах, а питаемся вяленой олениной (по праздникам — говядиной копченой, под конец месяца — консервированной); «средовая» естественно прославляет детей: с недавнего времени в этот день они не ходят в школу; комната может быть эдаким дворцом Дамы Тартинки: стены из пряников, а мебель из пластилина и т. д. и т. п.

4

О бесполезном пространстве

Я уже неоднократно пытался думать о квартире, в которой имелось бы бесполезное помещение, специально и абсолютно бесполезное. Не чулан, не дополнительная комната, не коридор, не кладовка, не закуток. Это было бы пространство без назначения. Оно бы не использовалось ни для чего, оно бы не отсылало ни к чему.

Несмотря на все усилия, я так и не сумел проследить до конца за этой мыслью, за этим образом. Даже сам язык, как мне кажется, оказался неспособным описать это ничто, эту пустоту, как если бы можно было говорить лишь о чем-то наполненном, используемом и функциональном.

Пространство без назначения. Причем не пространство «без определенного назначения», а определенное пространство без назначения: не многофункциональное (таким может быть любое), а именно антифункциональное. Разумеется, это пространство не предназначалось бы исключительно для того, чтобы «освободить» другие (шкаф, гардероб, кладовка, подсобка и т. д.), но, повторяю, такое пространство, которое не использовалось бы ни для чего.

Порой мне удается не думать ни о чем и — в отличие от дружка Пьеро — даже не думать при этом о смерти Людовика XVI: я вдруг осознаю, что я здесь, поезд остановился, и за какие-то девяносто секунд я проехал от станции Дюгомье до станции Домениль. Зато мне так и не удалось обдумать это самое ничто. Как обдумывать ничто? Как обдумывать ничто, причем так, чтобы это ничто автоматически не обкладывалось чем-нибудь, отчего оно сразу становится отверстием, в которое мы спешим вложить нечто: практическое действие, функцию, предназначение, точку зрения, необходимость, недостаток, избыток?

Я постарался покорно проследить за этой вялой мыслью. Я обнаружил множество пространств неиспользуемых и множество пространств неиспользованных. Но меня не интересовало неиспользуемое и неиспользованное, мне требовалось бесполезное. Как отметать функции, отметать ритмы, привычки, как изгонять необходимое? Я воображал, что живу в огромной квартире, такой огромной, что даже не могу вспомнить, сколько в ней комнат (когда-то я это знал, но потом забыл, и теперь понимал, что сейчас я уже слишком стар, чтобы вновь приниматься за столь сложные расчеты). Все комнаты, кроме одной, использовались для чего-то, и надо было найти эту одну, последнюю. В общем, это казалось мне не намного сложнее, чем найти в «Вавилонской библиотеке» ту самую книгу, которая дает ключ ко всем остальным. И было действительно что-то головокружительно борхесовское в попытке вообразить, что одна зала предназначена для прослушивания симфонии № 48 до мажор Йозефа Гайдна под названием «Мария Терезия», другая посвящена рассматриванию барометра или подстриганию ногтя на большом пальце правой ноги…