Лунная долина - Джек Лондон

— О каких вещах? — спросил он, наконец.

— Ну вот опять! Бессовестный! Посмотрите, вы заставили Саксон покраснеть.

— Вовсе нет! — возразила Саксон с негодованием.

— А если вы. Мери, будете продолжать в том же духе, — проворчал Билл, — я, пожалуй, покраснею. Мне кажется, я знаю, что хорошо и что дурно! Дело не в том, какие слова мужчина говорит, а что он при этом думает. А я не думаю ни о чем дурном, и Саксон это знает. Ни у нее, ни у меня и в мыслях нет того, о чем думаете вы.

— Ой-ой! — воскликнула Мери. — Час от часу не легче! Я никогда не думаю о гадостях.

— Стой, Мери! Замолчи! — решительно остановил ее Берт. — Зачем говорить зря? Билл себе никогда подобных вещей не позволит.

— Тогда не надо так грубо выражаться, — настаивала она.

— Ну ладно. Мери, перестаньте, не сердитесь, и довольно об этом, — отрезал Билл и повернулся к Саксон. — Ну что, угадал?

— Сто двадцать два, — отвечала она, задумчиво глядя на Мери. — Сто двадцать два с одеждой.

Билл расхохотался, Берт тоже.

— Как хотите, — запротестовала Мери, — но вы ужасны! Вы оба, да и ты тоже, Саксон. Вот уж никогда бы про тебя не подумала.

— Послушай, детка, — вкрадчиво начал Берт, и его рука обвилась вокруг ее талии.

В своем притворном возмущении Мери резко оттолкнула его, но затем, боясь, что ее поклонник обидится, принялась подтрунивать над ним и дразнить его. Она снова пришла в хорошее настроение, его рука вернулась на прежнее место, и, склонившись друг к другу, они зашептались.

Билл степенно продолжал разговаривать с Саксон.

— А знаете, у вас все-таки чудное имя. Я никогда не слышал, чтобы кого-нибудь так звали. Но оно хорошее. Мне нравится.

— Меня мать так назвала. Она была образованная и каких только мудреных слов не знала. И вечно сидела с книгой, чуть не до самой смерти. А сколько она писала! Я нашла ее стихи, напечатанные очень давно в газете, которая издавалась в Сан-Хосе. Саксы — это был такой народ, — она мне все рассказала про них, когда я была маленькой. Они были дикие, как индейцы, только белые. У них были голубые глаза и белокурые волосы, и они были страшно воинственные.

Пока девушка говорила, Билл сосредоточенно слушал, и глаза его не отрывались от ее глаз.

— Никогда про них не слыхал, — сознался он. — Они, что же, жили где-нибудь тут в окрестностях?

Она рассмеялась.

— Нет. Они жили в Англии. Это были первые англичане, а вы ведь знаете, что американцы произошли от англичан. Мы ведь все саксы — вы, я. Мери, Берт. Словом, каждый, если только он настоящий американец, а не какой-нибудь даго[1] или японец.

— Мои предки издавна жили в Америке, — начал Билл, медленно обдумывая все то новое, что она ему о себе рассказала. — По крайней мере предки моей матери. Они высадились в Мэне сотни лет тому назад.

— Мой отец тоже из Мэна, — радостно прервала его Саксон. — А мать родилась в Огайо, вернее — там, где теперь находится Огайо. Она обычно звала это место Великой Западной Резервацией. А кто был ваш отец?

— Не знаю. — Билл пожал плечами. — Он и сам не знал, да и никто не знал, хотя отец был чистокровный американец.

— У вас настоящая староамериканская фамилия, — сказала Саксон. — И сейчас в Англии есть известный генерал по фамилии Роберте. Я в газете читала.

— Но ведь фамилия моего отца не Роберте. Он не знал своих родителей. Роберте — фамилия золотоискателя, который усыновил его. Вот как было дело. Во время войны с индейским племенем модоков очень многие из золотоискателей и поселенцев приняли в ней участие. Роберте командовал таким отрядом. И вот после одного сражения было взято очень много пленных, среди них оказались женщины, дети и даже грудные младенцы. Один из этих малышей и был мой отец. Ему было тогда, вероятно, около пяти лет, и он умел говорить только по-индейски.

Саксон всплеснула руками, и ее глаза заблестели.

— Индейцы держали его в плену!

— Так предполагают. Потом многие припомнили, что это племя за четыре года до того перебило целую партию орегонских поселенцев. Роберте усыновил мальчика, и вот почему я не знаю настоящей фамилии отца. Но уж через прерии-то он прошел, можете быть уверены!

— Мой отец тоже, — сказала Саксон с гордостью.

— И моя мать, — добавил Билл дрогнувшим голосом. — Во всяком случае она родилась в повозке, возле реки Платт, когда ее родители миновали прерии.

— А моей матери, — сказала Саксон, — было восемь лет. Волы выбились из сил, и ей пришлось большую часть дороги идти пешком.

Билл протянул ей руку.

— Давайте вашу лапку, детка, — сказал он. — В судьбе наших родителей очень много сходного, и мы все равно что старые друзья.

Глаза Саксон засияли, она протянула ему руку, и они обменялись торжественным рукопожатием.

— Разве это не чудесно? — пробормотала она. — Мы оба от того же старого американского корня, и если уж вы — с вашими глазами, цветом волос и кожи и так далее — не сакс, то не знаю, кого и назвать саксом! И к тому же вы герой!

— Уж если на то пошло, я думаю, что наши предки были закаленный народ. И это естественно: они, черт побери, были вынуждены бороться, а не то погибли бы!

— О чем это вы так оживленно беседуете? — вмешалась Мери в их разговор.

— Успели уже подружиться, — поддразнил их Берт. — Можно подумать, они знакомы по крайней мере неделю.

— О, мы знали друг друга гораздо раньше, — возразила Саксон. — Нас еще на свете не было, а наши предки уже совершили переход через прерии.

— А ваши, чтобы отправиться в Калифорнию, ждали, пока им построят железную дорогу да перебьют всех индейцев, — словно желая подчеркнуть свою близость к Саксон, заявил Билл, обращаясь к Мери. — Нет! Мы — Саксон и я — коренные жители здесь; так и скажите, если кто-нибудь спросит.

— Ну, не знаю, — надменно и с тайным раздражением возразила Мери.

— Мой отец предпочел остаться в Восточных штатах, он хотел принять участие в Гражданской войне. Он был барабанщиком. Вот отчего он только потом попал в Калифорнию.

— А мой отец вернулся, чтобы участвовать в Гражданской войне, — сказала Саксон.

— И мой, — подхватил Билл.

Они радостно взглянули друг на друга: еще и это их сближало.

— Ну, хорошо, но ведь они все умерли, верно? — желчно заявил Берт.

— Все равно, где умереть, — в бою или в богадельне. Суть-то в том, что их уже нет. А мне вот наплевать, хоть бы моего отца повесили. Кто об этом спросит через тысячу лет? Довольно вам хвастаться своими предками, надоело! Да мой отец и не мог бы тогда сражаться: он родился спустя два года после войны. Зато двое моих дядей были убиты при Геттисберге. Кажется, хватит с нас!