Другая женщина - Светлана Розенфельд

По ночам, вспоминая Катькины истории, она долго не могла заснуть, и в полусне некий Лонгфелло напевал ей в ухо на русском, бунинском языке о скором свершении ее ожиданий:

Но отвечал не он, отвечала бегущая по волнам девушка, созданная воображением другого романтика: «Добрый вечер, друзья! Не скучно ли вам на темной дороге? Я тороплюсь, я бегу…»

Ире было не скучно. Она не торопилась, но бежала, бежала по волнам, дышала свежим морским воздухом, свободой и безграничностью чистого моря любви.

Она споткнулась на гребне одной из самых высоких волн, замерла, пошатнулась и чуть не рухнула в пучину, но удержалась, ухватившись руками за плотную от соли воду. Как говорится, приплыли. Катькин рассказ о дне рождения, новый воздушный замок, явившийся на пути упоительного движения, мигом превратился в грубый подводный камень. Детский день рождения Алексея с чаем, пирожными и алкоголем в прямом смысле слова опрокинул на спину всю предшествующую идиллию. Ира пришла в ужас. Мораль была попрана, красота изуродована – хотелось заткнуть уши и бежать от этого кошмара. Но талантливая Катька хорошо владела кистью художника, картина с ярко прописанными деталями разворачивалась на глазах наивной правильной Иры монументальным полотном, прославляющим естественные общечеловеческие ценности. Она сначала не хотела слушать, потом смирилась и наконец попала в зависимость. Ну да, с ней и раньше такое случалось. В детстве у нее была роскошная книга сказок Шарля Перро с яркими, блестящими, словно лакированными иллюстрациями. Каждая иллюстрация для сохранности прикрывалась тонким листом папиросной бумаги. Ира любила рассматривать эти картинки, сначала вглядываясь в таинственные очертания рисунка, просвечивающего через бумажную драпировку, а потом нежно, одним пальчиком приподнимая шуршащий полупрозрачный лист. По мере продвижения таким образом к середине книги ей постепенно становилось тревожно, она знала, что вот сейчас, совсем скоро появится это. И каждый раз вздрагивала, угадав под туманным прикрытием страшное бородатое лицо Синей Бороды. Можно было бы проскочить это место и рассматривать дальше нарядного кота в охотничьих сапогах и совсем не страшного, даже забавного людоеда. Но она не проскакивала. Дрожащей рукой она раздергивала хрупкий матовый занавес и замирала, не в силах отвести взгляд от этого жуткого лица.

Ну вот, теперь, с Катькой, она опять попалась. Она слушала и слушала, содрогаясь от отвращения и чувствуя, как по щекам и шее ползут красные пятна. А когда рассказы вдруг прекратились, она заскучала, до того заскучала, что, робея, спросила:

– А как у тебя с Лешей? Ты не рассказываешь…

– Нечего рассказывать, – спокойно ответила Катька. – Мы расстались.

– Как?! – это был шок. – А любовь?

– Любовь прошла, завяли помидоры.

– Не может быть. Ты врешь.

– В жизни все может быть, – философски заметила талантливая журналистка. – Когда человек начинает обманывать, хамить и выделываться, он перестает быть героем романа.

– Но ведь все было так хорошо.

– А стало плохо. Слушай, Ирка, я его не виню. Он не притворялся. Сначала он был увлечен, а потом чувства пошли на убыль и он стал самим собой. А мне такие типы не нравятся. И пошел он знаешь куда…

– Но он же тебя опозорил!

Катька всплеснула руками и расхохоталась.

– Господи, Ирка! Учила тебя, учила, да не выучила. Так ты у нас и осталась недоразвитой… Я ведь счастлива была, понимаешь это?! А ты говоришь: опозорил…

– Ты переживаешь?

– Да как сказать? Обойдусь. Мне надо школу заканчивать, на журфак поступать. Кстати, ты вот бросила студию, я тоже брошу. Детские это забавы, а надо к жизни готовиться.

Они готовились, каждая у себя дома. Ира полировала школьные знания до медального блеска, Катька учила недоученное. Результаты были у нее неплохие, четверочки, иногда пятерочки, троек не предвиделось. Впрочем, четверка для поступления на журфак Университета – оценка так себе. Но Катька была уверена, что поступит.

– У меня столько публикаций! «Ленинские искры» дадут характеристику. Журналист – это ведь творческая профессия, тут талант важен. Туда и отбирают по таланту. Если меня не принять, кого же тогда принимать? А ты с медалью на филфак точно попадешь. Потом будешь в школе работать, учителем русского языка. Тоска смертная. Хотя это не мое дело.

– Вот именно, – обиженно подытожила Ира.

Однажды вечером накануне очередного экзамена Катька позвонила:

– Слушай, я в мандраже. Ничего не знаю, ничего не помню. Мама на дежурстве, сижу тут одна, как в норе. Приходи ко мне, будем вместе учить.

– Так у меня же физика, а у тебя история. Вместе никак.

– Ничего. Будешь зубрить свое, а я свое, создашь рабочую обстановку.

– Да брось ты, Катька. Ну чего придумываешь? Сиди, учи даты – подумаешь, проблема.

– Говорю тебе, приходи. Не могу я одна.

– А я тебе говорю: заканчивай капризы. Тоже мне, трусиха нашлась! Не умею я вдвоем готовиться, не привыкла.

– Потерпишь. Приходи, сядешь в угол, а я спиной повернусь. Ты спасешь меня своим дыханием.

– Вот видишь, треплешься, а мне морочишь башку. Кончай разговор, некогда мне.

– Значит, не придешь?

– Ясное дело.

– Ну ладно. Всё. Пока.

Ну и ладно. Всё. Пока. Но в результате получилась у Катьки тройка по истории. И еще бы ничего, была бы эта лукавая цифирка по какой-нибудь ничтожной математике. Но по истории! Для журналиста?! И никакие рекомендации солидной газеты «Ленинские искры», и никакие многочисленные публикации в этой серьезной газете с громким именем вождя не помогли. Катьку на журфак не приняли.

Все время, пока шли экзамены, вплоть до трагического момента, когда списки принятых на журфак были вывешены на всеобщее обозрение и громкое имя Катюши Золотовой их не украсило, Катька с Ирой не разговаривала. Ознакомившись с плачевным результатом своих усилий, выяснив причину провала, Катька позвонила подруге, коротко сообщила историю с историей и резюмировала:

– И чтобы ноги твоей в моем доме не было! Поняла, предательница? Я тебя не знаю и имя твое забыла. Желаю счастья в труде и успехов в личной жизни…

Потом с Ирой происходили такие неожиданные, грандиозные и даже масштабные (применительно к одной личности) события, что тоска по потерянной подруге постепенно превратилась в печаль, а потом и вовсе испарилась вместе с памятью о несправедливой Катьке, навесившей на Иру груз вины. Но Катька появилась снова через год и, прокричав в телефонную трубку короткий жесткий монолог, исчезла теперь уже окончательно.