Амальгама - Владимир Торин

Но в этот момент парни опять задвигались и побежали в соседний двор, из которого был выход на широкую туристическую улицу. Прошло еще несколько минут, и они опять вернулись. Даже не нужно было знать итальянского, чтобы понять, что они тихо ругаются между собой, пытаясь найти виноватого в том, что недавнему неведомому свидетелю зверского убийства удалось скрыться. Их голоса стали удаляться – они, препираясь, опять пошли к тому месту, где в луже крови лежал старик.

В абсолютной венецианской ночной тишине до Сергея доносились страшные звуки: старика, казалось, раздевали, деловито расстегивая молнии, отрывая пуговицы и вспарывая какую-то ткань. «Так его же обыскивают!» – догадался Сергей. Впрочем, вопрос «Что же они ищут?» он сам себе задавать не стал. Все было понятно. Пластиковая папочка с бумагой, переданная стариком, зажатая во вспотевших ладонях и судорожно прижатая к груди, была очевидным ответом на этот вопрос.

Сергей пролежал на холодном полу средневекового балкона еще час. Несмотря на то что три ужасных субъекта давно ушли (и это было хорошо слышно), наш герой решил для верности еще какое-то время не выходить из своего укрытия. Когда же он перелез через балкон и спустился на землю, все тело ныло, ноги затекли, а в груди и голове судорожно продолжал стучать какой-то невидимый молоток. Старик все так же лежал в луже крови, раскинув руки и вывернув голову к холодной круглой луне. Только теперь его диковинная черная одежда была вся изрезана и вывернута наизнанку. Сергей почувствовал, что к горлу подступает тошнота.

По-прежнему продолжая прижимать к груди пергамент в пластиковой папочке, он пустился бежать сквозь ночной город к отелю San Gallo, уже не обращая внимания на внезапно возникающую в свете фонарей свою чудовищную уродливую тень, перечеркивающую брусчатку исторических площадей, и на множащееся эхо бешеного стука собственных каблуков в извилистых венецианских переулках.

Чадящий свет факелов тускло освещал большой императорский шатер. Огромный рыжебородый человек в позолоченных латах неподвижно сидел на резном походном троне, подперев голову кулаком левой руки. На пальцах блестели драгоценные перстни с диковинными камнями, добытыми в самых разных уголках земли, где находились его многочисленные владения. Человека звали Фридрих. Всему миру он был больше известен под прозвищем Барбаросса, что означало «Рыжебородый».

Позади трона, не шевелясь, стояли рослые стражники, давно приученные быть молчаливыми и незаметными, как древние статуи. Но многие в Европе знали, как мгновенно оживала эта дюжина статуй по одному лишь неуловимому жесту повелителя. Человек, посмевший сказать что-то непочтительное или дерзкое, кем бы он ни был, без всякого сожаления мог быть казнен за одну секунду прямо у ступенек императорского трона. Барбаросса был холоден и жесток, как и подобало сильному и величественному вождю, захватившему полмира. Сейчас перед троном никто не стоял, и в глазах дюжих стражников можно было прочитать полную отстраненность от существующей реальности.

Император Священной Римской империи Фридрих Барбаросса находился в глубокой задумчивости. Тяжелые мысли, которые пришли ему в голову достаточно давно, сегодня выстроились в четкую и логичную цепочку. Это были мысли о человеческой подлости, о предательстве и всевозможных карах, которых достойны враги великой империи.

Виной всему были мерзкие итальянцы, никак не желавшие становиться вассалами германской короны. Вот уже десять лет каждый год собирал Барбаросса лучших немецких рыцарей и вел их за собой на благословенные итальянские земли, к крепостным стенам великих древних городов. Уже неоднократно войска неистового Барбароссы врывались на улицы Милана, Рима, Вероны, Пьяченцы, Брешиа, Бергамо. Реки крови текли по булыжным мостовым, бушевали страшные пожары, казалось, что в этих городах не осталось ни одного человека, способного сопротивляться силе Священной Римской империи, когда-то созданной и задуманной его предком Карлом Великим и, по сути, заново собранной Барбароссой. Но проходил какой-то год, и как из-под земли вырастали новые крепостные стены, откуда-то появлялись новые солдаты, и непокорные итальянцы снова начинали дерзить великому императору, отказывались платить дань, уничтожали оставленные в городе гарнизоны.

В Ватикане, после очередного кровавого взятия Рима Барбароссой, когда на улицах еще дымились обугленные тела, а на площади Святого Петра германские солдаты насиловали согнанных сюда итальянских женщин, перепуганный папа Андриан VI возложил на чело Фридриха императорскую корону. Казалось бы, что еще было нужно итальянцам для того, чтобы понять, наконец, кто здесь настоящий хозяин? Фридрих хорошо запомнил тот конфузный момент, когда он вышел из собора Святого Петра в древней императорской короне, а ему что-то нестройно кричали пьяные солдаты. Ни один местный житель не пришел на площадь его поприветствовать. Женщины, подбиравшие свою разорванную окровавленную одежду, были не в счет. Да и расходились они молча, прижимая свое барахло к груди и изредка всхлипывая.

А ночью город просто взорвался. От тысяч факелов стало светло, как днем. Римляне, как выяснилось, вовсе не были побеждены. Они врывались в дома, где спали солдаты Фридриха, и убивали их всем, что попадалось под руку: мечами, вилами, булыжниками, дубинами. Они жгли солдат, резали им спящим горло, душили веревками. Император Фридрих тогда скомандовал спешное отступление из города, которое, правда, больше было похоже на бегство. В тот раз он захватил Рим ровно на один день. Ну как с такими людьми воевать? Конечно, биографы императора постарались расписать это неожиданное отступление как последствие страшной эпидемии чумы, которая коварным образом начала косить германское войско прямо в день коронации, но Барбаросса знал истинную суть вещей, и эта истинная суть его совсем не радовала.

И вот теперь опять – приходится снова собирать немецкую знать, цвет рыцарства – у неубиваемой итальянской гидры выросла новая голова – Ломбардийская лига. Какие-то недостойные люди, называющие себя жителями Милана, города, который Барбаросса сжег, не оставив там камня на камне, вдруг нашли где-то деньги, оружие и выступили против своего императора. Барбаросса не сомневался, что сокрушит и эту странную Ломбардийскую лигу, но сил оставалось все меньше, германские рыцари все менее охотно отправлялись в регулярные, чуть ли не ежегодные походы на города, которые почему-то никак не удавалось покорить, а приходилось каждый раз завоевывать заново. Просто колдовство какое-то. Впрочем, Фридрих уже давно начал догадываться, в чем тут дело и кто автор этого колдовства.

Венеция. Ну, конечно, она! Вот кто все это время незримо преследовал германского императора, вот кто строил темные планы, подкармливая гигантскими займами то Рим, то Милан. Вот кому была выгодна постоянная борьба императора с непокорными итальянскими городами, вот кто находился в полном восторге от того, что Барбароссе приходилось менять уже третьего папу, в то время как в Европе прямо сейчас, независимо друг от друга, существовало сразу три папы, а весь христианский мир оказался полностью деморализован. В это время хитрые венецианцы увеличивали обороты со своей торговли, прекрасно жили себе со своим патриархом, грабили Византию и считались самой богатой страной мира.