Питерская принцесса - Елена Колина

– Существуют две концепции строительства. Вы должны выбрать, – важно объяснял Борису Владимировичу Очень Дорогой Архитектор.

Достаточно честный профессионально человек, он давно уже научился мириться с архитектурными причудами своих недавно разбогатевших клиентов. Строил Очень Дорогой Архитектор умно. Было известно, что в его домах никогда ничего не взрывалось, не прорывало водопровод, потолок не сползал на пол, отопление не отключалось при минус десяти, мгновенно, но зато уже до самой весны, а хозяева были лишены возможности навечно запереть себя в гараже при помощи дистанционного управления в собственных неумелых руках.

– Так вот, две концепции. Нам с вами необходимо либо вписаться в окружающий нас деревенский пейзаж и выстроить помещичью усадьбу... кстати, у вас здесь просто натуральный Шишкин. – Архитектор повел рукой в сторону реки, где радовала глаз пухленькая зеленая поляна, плотно покрытая толстенькой травкой.

Река Оредеж склочно бурлила и пенилась в узких берегах, словно щенок, яростно протискивающий свое толстое тельце сквозь щель в заборе. Но здесь, напротив будущего Бобиного дома, она была простодушной и невозмутимой, как летняя лужа. Заросший высокими соснами холм съезжал в реку крутым красно-песочным обрывом, в медной воде отражались сосны высотой до неба. Беспросветный пушистый ельник на берегу. Тишина.

«Здесь все настоящее, – подумал Очень Дорогой Архитектор, – и пахнет детством. Будто в десять лет, наполненный счастьем до краев, идешь после дождя копать червей для рыбалки».

– Елочное место тут у вас, пушистое, большое. Красота именно русская – такая, что сердце болит, – растроганно вздохнул Архитектор.

Боба серьезно кивнул.

Архитектор испытывал благодарное уважение к этому молодому еще мужчине за то, что тот нашел и оценил такую немодную, негламурную красоту.

– Необходимо вписаться в это идиллическое очарование либо придумать нечто особенное и нарочито выделиться из окружающего пейзажа...

Когда-то давно маленькая Бобина дочка выдала:

– Мой папа – человеко-мужчина.

Борис Владимирович породы человеко-мужчина, Боба, всего добившийся сам, не захотел «вписываться», а захотел «выделяться». И теперь его замок выстреливал из поселка, как большой палец в руке, сложенной в жесте «Во!».

Архитектор давно заметил, что деньги, большие деньги, помимо известного всем влияния на нравственный облик, сказываются еще кое на чем. Конечно, для каждого «большие деньги» – понятие сугубо личное. Это в общем-то деньги, которые сам человек считает большими... Так вот, эти «большие деньги» будто задвижку какую-то поворачивают в мозгу. И вступают в странное, прямо-таки химическое взаимодействие со всем, что у человека внутри содержится. Казалось бы, интеллигентный гражданин, книжки читает, слушает Малера... а в душе страстно хочет «чтобы богато». И просит сделать «красиво». Пусть блестит, золотится, искривляется шаловливым рококо. А сбоку чтобы резьба и зеркала – барокко. Чтобы гости ошеломленно сказали: «Ну, прямо музей!» Никогда не известно, какие детские комплексы вспенятся. Похоже, очень многие с детства мечтали жить в Эрмитаже.

Вот и этот молодой человек, судя по тому, какой дом он хочет, видимо, в нежные годы увлекался игрой в рыцарей... или рыцарскими романами зачитывался, рассудил Архитектор. Хотя такие, как он, наверное, и вовсе не читают, и в глазах у него доллары щелкают, щелк-щелк.

– Так что будем с вами вместе дом строить... А кстати, знаете, что произошло с известным «домом-пряником» на Московском проспекте?

Архитектору захотелось рассмешить собеседника, и он рассказал ему, как всякий вновь въезжающий в этот дом сносил стены и бодро переделывал добротную сталинскую квартиру во дворец спорта. Перекрытия не выдержали, и дом поплыл, скособочился, словно желая вывалить из себя своих обитателей.

– Это уж ваше дело, чтобы мой дом не рухнул, – опустив вежливый намек на улыбку, ответил Боба.

«Взгляд у этого молодого человека такой жесткий, будто две кнопки из глаз торчат... и сам словно в панцире», – расстраивался Архитектор по дороге домой. Недавний его клиент был мягким, суетливым, с кошачьими манерами. После общения с ним возникало ощущение, будто они вместе, урча, лакали из блюдца сметану. А новый заказчик... Архитектора неуютно поклевывала обида – будто его использовали. Сцарапали жесткими когтями все самое вкусное, а остальное выбросили за ненужностью. Да как он смеет демонстрировать такое истинное, без всяких прикрытий, безразличие! Этот Борис Владимирович! Не человек, а... калькулятор! В глазах доллары щелкают! «Правильно, – усмехнулся склонный к самоанализу Архитектор, – лучше пусть он будет нечеловеком, чем я – недостойной его внимания неживой природой!» Так и свербило – отказаться от заказа! Но упустить такую выгоду немыслимо. Значит, необходимо расслабиться. Может быть, еще получится наладить с этим роботом человеческие отношения?

«Человеческие отношения» наладить не удалось, но здание они вдвоем с Бобой построили. В том, что дом получился показательно «новорусским», не было вины Архитектора. Строение все-таки не походило на совсем уж наивную краснокирпичную новорусскую готику с элементами вопиющего ампира, его уже можно было ласково назвать эклектичным. Красный кирпич, башня с крышей-колокольчиком. Любинский во что бы то ни стало хотел именно такую – колокольчик напоминал ему большой добротный дом в Разливе, где в детстве он подолгу гостевал у Юрия Сергеевича Раевского, дяди Юры. На верхушке башенка украшалась бойницами и остроконечным фронтоном, – дом все же стал средневековым замком. Узкие готические окна в башне, круглые балконы в самых неожиданных местах, балюстрада, кованая дверь. И неловко признаваться, но у входа – колонны. И еще почему-то разные цвета. Желтый кирпич, белая отделка и неожиданно голубая штукатурка задней стороны.

Наивно-могучий, как русский богатырь, дом довлел над деревней и окружающим пейзажем и был так уверен в своем праве быть безыдейным, так демонстративно не снисходил до того, чтобы показаться выдержанным в каком-то определенном стиле, что стал уже не проявлением дурновкусия, а торжеством своего хозяина. Сотворил человек, что пожелал, без оглядки на человечество.

Семьдесят километров от Питера для «лендкрузера» – полчаса. Тем более что машины в этом немодном деревенском направлении ездили застенчивые – «жигуленки» и старые иномарки, которые при звуке устрашающего воя сирены вспугнутыми зайцами послушно шмыгали на обочину.

Это просто безумие – поселиться посреди деревенской нищеты, говорили все. Вы только взгляните, что вокруг делается! Вид на реку – красиво, никто не спорит. И земли много, соток сорок. Но глаза же не закроешь и нос не заткнешь! По соседству домишка с забитыми фанерой окнами, серой скрюченной верандой без стекол, а участок украшают остатки жизнедеятельности всех предыдущих поколений: ящики, ржавые бочки, полусгнившие матрацы, жестяное корыто, довоенная газовая плита. Жизнь не стояла на месте, и соседская свалка разрасталась на глазах. Сюда потихоньку перекочевал весь строительный мусор с Бобиного участка. Забор из кроватных панцирных сеток, а у забора часовым торчит беззубая бабка, зимой и летом одним цветом – в валенках и спущенных штанах. Кроме бабки, имеются куры и гуси, а ведь птичий двор поэтичен лишь в сказке, а в жизни, извините, воняет...