Жертвы Сталинграда - Отто Рюле

Из головы не выходили слова интенданта о том, что наша армия ежедневно нуждается в подвозе тысячи тонн грузов — продовольствия, боеприпасов, горючего, медикаментов, а доставляется лишь одна десятая часть. Разве так может продолжаться дальше?

* * *

В последующие дни у нас появилась какая-то надежда. «Держаться во что бы то ни стало! Фюрер вас вызволит! Манштейн идет к вам на помощь!» — передавалось из уст в уста. И солдаты верили в то, что фюрер не оставит их в беде, что скоро они соединятся со своими и все это останется в памяти, как дурной сон.

Несколько дней они еще как-нибудь поголодают, потерпят, а там, возможно, через недельку, все утрясется, все пойдет на лад. Раненые расположатся в приличном лазарете. Вновь будут разрешены отпуска. И войска, что с мая 1942 года, то есть от самого Харькова, все время находились на передовой, будут отведены в более спокойное место, например в беззаботную Францию или же в солнечную Грецию.

Какую только картину не нарисует солдатская фантазия!

Замечу, что в той обстановке я и сам не был лишен подобных иллюзий. Дни проходили в напряженном ожидании. Работы было очень много. Еще никогда не поступало столько раненых на дивизионный медпункт. Двести, триста, четыреста… Очень много было и больных: одни страдали от сильных припадков малярии, другие — от дизентерии или сыпного тифа, случаи заболевания которым в Германии очень редки.

Снабжение раненых продовольствием стало улучшаться день ото дня, но, несмотря на это, каждый день мы хоронили на городском кладбище все больше и больше умерших. Ежедневно удавалось отправлять на аэродром не больше десятка тяжелораненых. Их вывозили из котла транспортные самолеты.

С 12 декабря стали поступать сообщения об успешном продвижении армейской группы Гота. Исходный район ее наступления находился в ста двадцати километрах южнее котла — в районе Котельникова. Однако попавшие в котел части не имели ни малейшего представления о том, насколько сильна группировка Гота. По слухам, недостатка в которых в те дни мы не испытывали, у Гота было не менее тысячи танков.

Перед самым Рождеством к нам прибыл санитар из южного района котла. Он уверял, что слышал шум боя, который, по его мнению, вела группировка, спешащая к нам на помощь.

На самом же деле Готу с его двумястами танками (никакой тысячи у него и в помине не было!) удалось продвинуться всего-навсего на пятьдесят — шестьдесят километров. На этом все и кончилось, так как противник выставил на пути обеих немецких танковых дивизий и румынского кавалерийского корпуса непреодолимую преграду. Третья по счету немецкая танковая дивизия, переброшенная на этот участок, тоже была остановлена, понеся большие потери. В конце концов части Красной Армии, осуществив прорыв в среднем течении Дона, принудили все три танковые дивизии Гота отступить. Таким образом, 23 декабря 1942 года операция по деблокированию окруженных войск потерпела фиаско. Стало очевидно, что противник целиком и полностью овладел инициативой и не выпустит ее из своих рук.

* * *

Итак, Рождество 1942 года я встречал в сталинградском котле — на дивизионном медпункте в Городище. И если в другие дни между девятью и четырнадцатью часами бывало довольно светло, то 24 декабря, казалось, дня вообще не было. Густой туман плотной пеленой окутал засыпанные снегом и покрытые толстым слоем инея дома, убежища и машины санроты. Словно призраки, бродили солдаты, спешили санитары с носилками, повара орудовали у своих полевых кухонь. Из пелены тумана неожиданно появлялись санитарные машины. Они были похожи на странные бесформенные чудовища. Освободившись от раненых, они так же неожиданно исчезали. На севере котла и вдоль Волги разгоралась жаркая битва.

Было это в ночь под Рождество 1942 года, всего в семи километрах от Волги и в двух тысячах трехстах километрах от Берлина.

Среди солдат, очутившихся в котле, царили растерянность и отчаяние. И хирург в операционной, и раненый, валявшийся на соломенном матраце, и водитель санитарного автомобиля, и санитар у стерилизатора, и казначей — все они толком ничего не знали о положении в танковой армии Гота, однако всем стало ясно, что прорыв кольца окружения извне явно не удался, так как иначе бы в санроте начались кое-какие приготовления, а их и в помине не было.

Вот тебе и Рождество! Праздник мира и спокойствия, праздник радости и подарков. Этот праздник принято проводить в кругу семьи у сверкающей огнями елки.

Накануне Рождества я посмотрел очень скудные запасы санроты. Оказалось, что у нас еще есть целых три мешка сушеных овощей. Мы прозвали их «проволочным заграждением». Раньше, когда недостатка в продовольствии не ощущалось, к этим овощам мы не притрагивались. Теперь же я очень обрадовался, что они у нас оказались. Было решено из содержимого одного мешка сварить «рождественский» суп, добавив в него конины, благо что дивизионный интендант по случаю Рождества прислал нам часть убитой лошади.

Я ломал себе голову над тем, чем еще скрасить наш рождественский ужин. В ящиках лежал неприкосновенный запас роты на трое суток. До сих пор к нему никто не смел притронуться. Но теперь личный состав медроты насчитывал не сто шестьдесят пять человек, а только восемьдесят пять. А что, если изъять из НЗ восемьдесят порций и пустить их в ход? В этом случае и здоровые, и раненые, вместе с которыми нас было пятьсот человек, получат дополнительно по триста граммов хлеба в специальной упаковке и по сто граммов мясных консервов. Командир роты согласился с моим предложением. Мы рассчитали, что на каждые пять человек выдадим буханку хлеба, а на семь человек — по банке консервов. Обшарив все закутки, мы раздобыли немного спиртного, сигарет, шоколада и конфет. По нашим подсчетам, одна бутылка ликера или водки приходилась на пятнадцать человек, по десять сигарет и три сигары на двоих, плитка шоколада на пятерых и каждому по трубочке леденцов.

В рождественский сочельник я сопровождал нашего старшего лейтенанта и гауптфельдфебеля во время их обхода больных и раненых. В каждой палате командир роты говорил несколько слов о нашем тяжелом, но отнюдь не безнадежном положении и о том, что, несмотря ни на что, наш фронт и тыл тесно связаны и живут одними и теми же мыслями. В заключение командир желал всем скорейшего выздоровления. В этот момент я присоединялся к поздравлениям старшего лейтенанта и раздавал дополнительный паек. Затем все обменивались рукопожатиями.

В тусклом свете карбидных ламп и свечей наша тройка переходила от одного соломенного матраца к другому, из одной палаты в другую. Некоторые встречали нас со слезами на глазах, но все старались быть мужественными. И когда раздавался вопрос «Как вы себя чувствуете?» или «Как дела?», никто не жаловался, а отвечал, что очень рад тому, что находится именно здесь.

— Мы еще вырвемся из этого котла, — утешал доктор.

— Благодарю вас, господин доктор, я наверняка дождусь этого.

Однако были и такие раненые или больные, которые уже не могли сказать даже слова, так они ослабли. Нам оставалось только сочувственно улыбаться им.

После обхода всех раненых и больных я наконец направился в блиндаж личного состава роты, а еще точнее — к моим подчиненным: начальнику финансовой части унтер-офицеру Эрлиху, писарю ефрейтору Шнайдеру и нашему водителю (теперь уже без машины) ефрейтору Вайсу.