Венецианский контракт - Марина Фьорато

Голос Нурбану, обычно низкий и мелодичный, теперь походил на скрежет. Глаза у неё внезапно открылись – кроваво-молочные. Но она, казалось, узнала Фейру, назвав её по имени, и привлекла к себе, заговорив с ней на языке, который понимала только Фейра, – на родном языке Нурбану. Этот язык скакал и отплясывал, словно цокали копыта, язык, в котором каждое слово оканчивалось на а или о. Валиде-султан обучила её этому языку – она называла его финикийским – ещё тогда, когда Фейра маленькой девочкой приходила во дворец с отцом. Он стал их тайным языком, которым они пользовались, когда речь заходила о самых секретных поручениях Валиде-султан. Вот и сейчас она говорила на нём:

– Ты должна сказать ему, Фейра, ты и только ты.

Фейре показалось, что она поняла. Она с испугом повернулась к Келебек:

– Мы должны позвать врача и сообщить султану.

– Нет! – Валиде-султан внезапно села, очнувшись ото сна, и грозно крикнула, – Сесилия Баффо! Сесилия Баффо! Четыре всадника; едут, едут. Иди и смотри.

Дыхание Нурбану было отвратительным, желчная слюна тонкой ниточкой свисала с её подбородка.

Фейра принялась её успокаивать, гладя по щеке, как ребенка, пока её госпожа снова не заснула.

Фейра отступила к занавескам и задернула их за собой, подозвав Келебек.

– Сесилия Баффо, – прошептала Фейра. – Кто она? И кто эти Четыре всадника?

– Госпожу привезли сюда много лет назад корсары, которые похитили её. Может, их было четверо? – пожала плечами Келебек.

– Возможно. А имя? Кто такая Сесилия Баффо? – настаивала Фейра.

– Не знаю! – вскрикнула Келебек в страхе.

– Опиши мне весь день госпожи, в точности, с самого утра, – задумчиво попросила Фейра.

– Она проснулась и приказала одеть её в ночную сорочку, украшенную драгоценностями, потому что ждала гостя, – начала Келебек, сложив руки.

Фейра сощурилась. Протокол разрешал Валиде-султан, вдове, принимать любовника, но Фейра не знала, что её госпожа спала с мужчиной после смерти супруга – султана Селима, который скончался два года назад.

– Кого? Мужчину? – спросила Фейра.

– Нет. Она сказала, что собирается разговеться вместе с догарессой из Генуи, прежде чем генуэзский корабль отплывет с утренним приливом, ответила Келебек.

– Корабль уже уплыл?

– Несколько минут назад.

– Сесилия Баффо, – размышляла вслух Фейра. – Имя иностранное. Может, генуэзское. Как зовут генуэзскую догарессу? Кто-нибудь может это выяснить?

– Как, Фейра? – вполне решительная в повседневных делах, в тяжелый момент Келебек снова становилась простой деревенской девушкой.

Фейру разозлила её бестолковость.

– Спроси кого-нибудь, – процедила она сквозь зубы. – Например, кизляр-ага.

Глаза Келебек округлились от страха – кизляр-ага, надзиратель за девушками и глава черных евнухов, был наместником султана в гареме и вершил правосудие в этих стенах. Нынешний ага – Бейязид – был не человеком, а кровожадным василиском, внушающим смертельный ужас: семь футов росту и черный, как смоль. Если девушка навлекала на себя гнев султана, если вкусы султана казались ей слишком дикими и невозможными для неё, её сажали в мешок, и Бейязид сам сбрасывал несчастную с Башни справедливости прямо в Босфор. Остальных девушек заставляли смотреть, как мешок, намокая, погружается в воду все глубже и глубже, и слушать крики жертвы, чтобы они знали, чем им грозит непослушание. При упоминании имени кизляр-агы Келебек попятилась:

– Я не смогу говорить с ним, Фейра.

Фейра раздраженно вздохнула. Она боялась агы не меньше, чем Келебек, но участь госпожи страшила её ещё больше. Выйдя из комнаты, она пересекла Двор наложниц. Солнце стояло высоко, и, когда Фейра повернула во Двор черных евнухов, тени под мраморными колоннами были густыми и темными, а солнечные лучи, преломляясь через кованые железные лампы, рассыпались ослепительными искрами. Когда она, постучавшись, вошла в покои кизляр-агы, то уже почти ничего не видела из-за яркого света.

Постепенно зрение вернулось. Фейра стояла в длинной комнате, на полу которой по двум мраморным каналам струилась вода. Слабый свет, серебривший воду, исходил от вырубленных в каменном потолке отверстий в форме звёзд, так что бледные лучи солнца падали на пол в виде геометрических фигур, как будто вырезанные из бумаги. Фейра встала между лучами, словно её ждало испытание светом. Казалось, она была одна в комнате; кожа Бейязида была блестящего эбенового цвета – черная, как и кресло, в котором он восседал; он курил кальян, пуская маленькие колечки дыма, когда говорил. Дым клубился над его головой и светился в звездных лучах.

– Фейра, дочь Тимурхана? Чего ты хочешь от меня? – спросил Бейязид, который, похоже, прекрасно её видел.

– О, кизляр-ага, как зовут генуэзскую догарессу, которая разговлялась с госпожой Нурбану-султан? – обратилась к нему Фейра.

Теперь она различала в полумраке его очертания, массивные, даже в минуты отдыха, мускулы на его руках, которые вздувались под золотыми обручами, когда он подносил кальян к губам, а фальшивый звездный свет серебрил его бритую голову.

– Ее зовут Проспера Сентурионе Фаттинанти, – для человека такой комплекции голос у него был слишком высоким и чистым, как у мальчика: его кастрировали ещё до совершеннолетия. Странное несоответствие между голосом и телосложением внушало ещё больше страха. Он выпустил очередное облако дыма.

– Это все?

– Да, кизляр-ага, – Фейра направилась к двери, но затем повернулась, не ожидая от себя такого мужества.

– Нет, не все. Кто такая Сесилия Баффо?

Она заметила два белых полумесяца его глаз, которые раскрылись на долю секунды, словно невольная вспышка озарения. На мгновенье Фейра испугалась. Но глаза снова закрылись.

– Я не знаю. Теперь уходи. Благословенно имя султана, – промолвил он.

– Он свет очей моих и радость сердца моего, – произнесла Фейра в ответ.

Она вышла из темноты и двинулась обратно по залитому солнцем двору; ей не хотелось думать о том, что её ждет. Но в покоях Валиде-султан, казалось, солнце тоже сияло во всей своей красе. Келебек улыбалась, одалиски щебетали, как стайка белых голубок, и чувствовалось явное облегчение.

– Иди и смотри, – позвала её Келебек.

Фейра снова раздвинула муслиновые занавески вокруг ложа. Нурбану сидела, прислонившись к подушкам, набухшие вены на шее исчезли, глаза блестели, щеки порозовели. Глаза оттеняла лишь подводка, которой она обычно пользовалась, нанося её каждый день тоненькой кисточкой. Она поприветствовала Фейру, и та вздохнула с облегчением. Она присела на кровать возле Валиде-султан, что дозволялось только ей, и снова взяла запястье Нурбану. На этот раз пульс был стабильным и размеренным, и Фейра обняла руку своей госпожи.