Год колючей проволоки - Александр Афанасьев

— Нормально. Сделай тогда… будто кацапы убили за предательство. Можешь трахнуть — не возражаю. Но делай все тихо. И личное дело ее почисти…

Генерал поднялся из-за стола, подошел к вскочившему подчиненному, похлопал покровительственно по плечу.

— Молодец. Хорошо работаешь. Иди…

Американцы все-таки кое-чего не поняли. И поляки — тоже. Поляки-то понятно, зачем сюда пришли — за землей, за Крэсами Всходними,[1]за вековой мечтой о Речи Посполитой. А вот американцы… можете смеяться, но они сюда пришли не для того, чтобы унизить, растоптать и уничтожить Россию или помочь местным бандеровцам и своим союзникам-полякам против пророссийски настроенных украинцев и открытых русских, живущих на Украине. Можете мне не верить, но они пришли сюда не за этим. А пришли они для того, чтобы помочь хорошим парням справиться с плохими парнями, создать собственное государство и зажить, как все. Да, конечно, были и геополитические мотивы, не следует воспринимать американцев как наивных и бескорыстных людей, но основной-то посыл был именно в этом. Американцы до сих пор были сильными, но наивными подростками на сцене мировой политики, с типично подростковым максимализмом и подростковыми реакциями, а страны, существующие в несколько раз дольше, просто не могли это понять и постоянно искали в действиях США некий дурной умысел.

Но американцы в очередной раз просчитались — и здесь, на Украине, они просчитались куда страшнее, чем они просчитались в Ираке или Афганистане. Они пришли сюда, чтобы помочь хорошим парням, но дело было в том, что хороших парней здесь не было ни по одну из сторон баррикад. Местные, пусть даже истые, лояльные украинские националисты, свидомиты и бандеровцы, прошедшие огонь, воду и медные трубы постсоветского хаоса и четверть века украинского политикума, были не просто гнилыми — они были гнилыми до основания, до глубины, до самого донышка. Любой грешник, греша, понимает, что творит грех и в душе страдает от этого, а вот эти считали грех чем-то нормальным, само собой разумеющимся и обыденным. Для этих людей убить, предать, совершить очередной в длинном списке акт жестокости было настолько обычным, что они даже и не задумывались над тем, что они творят. Просто они так жили раньше, их так научила жизнь — предай, пока не предали тебя, если кто-то повернулся к тебе спиной — сунь ему нож в спину, не дожидаясь, пока сунут тебе. Затопчи, если кто-то упал, потому что, если он поднимется — то затопчет тебя вместе с остальными. Американцы, выросшие в нормальном государстве и нормальном, сохранившем какие-то ориентиры обществе, просто не могли понять этого уровня распущенности и зла, сталкиваясь с этим напрямую, они не могли найти иного объяснения происходящему, кроме не совсем здоровой психики.

Это были свидомые.[2]

И генерал Олесь Стыцюра был самым обычным представителем свидомых. Когда встал вопрос — он просто предал поставивших его на должность американцев. Не задумываясь.

Узбек прошел аркой дома, не оглядываясь, не пытаясь поймать последний взгляд из окна той, что приютила его в огромном, полупустом и теперь чужом для него городе. Он знал — нельзя оборачиваться, надо смотреть только вперед…

На бывшем проспекте Миколи Бажана было довольно многолюдно, люди, те, кто продолжал жить в этом городе, спешили на работу, кто-то — в магазин, кто-то — еще куда по делам. Тротуар был теперь отгорожен небольшим, но крепким, посаженным на вбитые в землю стальные арматурины бетонным заборчиком примерно по пояс среднего человека — это для того, чтобы можно было укрыться при обстреле, и для того, чтобы никто не направил заминированную машину на толпу людей или на какое-нибудь учреждение. На стенах были большие белые проплешины — так краской замазывали лозунги сопротивленцев, вон там, например, после вчерашней ночи появился обычный для этих стен лозунг «Никто не уйдет!» — а сегодня его уже замазали. Город Киев и часть Киевской области были единственным местом в Украине, за безопасность которого отвечали американцы, — и они подходили к делу солидно. В потоке машин — привычные тяжелобронированные «Хаммеры», непривычно смотрящиеся в зеленом, а не светло-песчаном камуфляже. Транспортные колонны международных сил, обычные автомашины — бензин теперь был дорогой, и машин было немного, все старались передвигаться пешком. Многие оконные стекла оклеены специальной пленкой — чтобы не разлетались при взрыве. Американские солдаты, встречающиеся в толпе и выделяющиеся по оружию и камуфляжу, — рослые, в основном негры. Белых было мало, их использовали там, где нужны были именно белые, неотличимые от местных.

Люди молчаливые, идут в основном, смотря под ноги, быстрым шагом. На стенах — пропагандистские плакаты, призывающие вместе строить новое будущее Украины, и приказы оккупационной, тьфу — временной администрации. Кое-где — незашпаклеванные следы от пуль.

Вот когда вставали на Майдан — хоть один думал, что будет это? Хоть один мог это предвидеть? А ведь вставали…

Майор не был ни сторонником, ни противником тех, кто был на Майдане. Он просто знал, что город его — оккупирован врагом. И делал то, что считал нужным.

В кармане у него был аусвайс, свежий, непросроченный, и удостоверение сотрудника полиции порядка, тоже свежее и настоящее, выданное одним из патриотов, устроившимся на работу в полицию порядка. В английском языке было такое выражение every day hero, ежедневные герои. Вот такие люди и были ежедневными героями — они легализовывались, получали работу в госструктурах, в комитетах по реконструкции, получали заработную плату и подлинные документы. И вредили, каждый день вредили — тихо, незаметно, методично и осознанно. Выдавали явным подпольщикам подлинные документы, предупреждали о засадах и облавах, запускали вирусы в базы данных, уничтожали архивы, искажали передаваемую информацию. Все — и американцы, и поляки, и румыны — понимали, что они медленно вязнут в этой войне, с неумеренным энтузиазмом и жестокостью одних и тихим, методичным сопротивлением других. Но сделать уже ничего не могли.

По проспекту Бандеры он подошел ближе к транспортной развязке на съезде с Южного моста, достал из кармана сигарету, закурил. Огляделся по сторонам — чуть дальше стоял мотоцикл, на нем сидела парочка. Дама прикрылась шлемом с глухим, светонепроницаемым забралом, лицо парня было открыто. Клок белобрысых волос падал ему на глаза, вылезая из-под шлема, парень тоже курил. Значит — все в норме…

Майор глубоко вдохнул чистый, прохладный воздух, который ветерок нес с Днепра, задержал дыхание — и выдохнул. Потом еще раз.

Готов…

Два клинка, выкованных по собственному эскизу и сильно похожих на кинжалы британских коммандос типа Фэрберн-Сайкс, только с обмотанными шнуром рукоятями, ждали своей минуты в пристегнутых к рукавам ножнах. Больше у него никакого оружия не было.