Графиня Солсбери - Александр Дюма

Ступайте и передайте посланцу нашего друга Якоба ван Артевелде, — обратился король к герольду, ждавшему ответа, — что мы примем его завтра в полдень. Ну а вы, мой геннегауский дядя, и вы, кузен мой Робер Артуа, будьте готовы через полчаса ехать вместе со мной; сегодня ночью нам предстоит совершить небольшую прогулку в четырнадцать миль. Пойдемте со мной, Готье, — прибавил король, вставая, — мне нужно кое-что вам сказать.

С этими словами Эдуард взял под руку Готье де Мони и, улыбаясь, спокойно вышел из зала, где разыгралась одна из тех сцен, когда в одно мгновение решается участь народа и судьба королевства; потом, приказав следовать за ним только двум факелоносцам, король направился по коридору в свои покои.

— Дорогой мой рыцарь, я испытываю сильное желание оказать вам дурную услугу, — сказал Эдуард, замедлив шаги, чтобы его факелоносцы не расслышали слов.

— Какую же, ваше величество? — спросил Готье, по тону короля догадавшись, что тот шутит, а не угрожает ему.

— Я хочу — черт побери, пусть потом мне придется в этом раскаяться, но все равно!.. — хочу сделать вас королем Англии.

— Меня? — изумился Готье де Мони.

— Успокойся, — сказал Эдуард, небрежно опираясь на руку своего любимца, — королем ты будешь всего на час.

— О ваше величество, вы меня успокоили! — с облегчением вздохнул Готье де Мони. — А теперь объясните мне, нет, приказывайте, ибо вы знаете, что я предан вам телом и душой.

— Да, знаю и потому обращаюсь к тебе, а не к кому-либо другому. Слушай, я догадываюсь, чего от меня хочет этот Артевелде из Фландрии. А так как он у меня в руках, то я не возражал бы извлечь из этого наибольшую выгоду. Но прежде мне самому необходимо срочно уладить собственные дела. Сначала я думал послать к нему тебя, а посла принять самому. Но теперь передумал, и посла примешь ты. Я же поеду во Фландрию.

— Неужели, ваше величество, вы подвергнете себя опасности путешествия через пролив в одиночку, без свиты? Неужели вверите царственную особу мятежным горожанам, прогнавшим своих сеньоров?

— А чего мне бояться? Они меня не знают, перед отъездом я сам наделю себя всеми полномочиями посла и, благодаря этому званию, стану особой более неприкосновенной и священной, нежели король. К тому же поговаривают, что он большой хитрец, этот Артевелде. Я хочу познакомиться с ним поближе, выяснить во всех подробностях, могу ли я положиться на его слово. Так как это дело решенное, Готье, — прибавил король, взявшись за ключ в двери, — то завтра в полдень будь готов сыграть свою роль.

— Значит, милостивый государь, сегодня вечером вы больше не нуждаетесь во мне? Но что я должен делать — войти вместе с вами или удалиться?

— Ступай, Готье, — тихим, мрачным голосом ответил король. — В этой комнате меня ждет человек, с которым мне необходимо поговорить без свидетеля, ибо никто, кроме меня, не должен слышать того, что он мне скажет, и если бы третьим при подобном разговоре был мой лучший друг, я не смог бы больше поручиться за его жизнь. Оставь меня, Готье, ступай и молись за то, чтобы Бог никогда не привел тебя провести такую ночь, которая предстоит мне.

— И в такое время ваш двор…

— Смеется и развлекается, ведь это его обычное занятие. Придворные замечают, как чело наше покрывается морщинами, волосы седеют, и удивляются, отчего это короли так рано стареют. А что делать? Эти люди громко хохочут и не слышат тех, кто вздыхает в тиши!

— Ваше величество, какая-то опасность таится на дне этой тайны, и я не оставлю вас.

— Никакой опасности нет, уверяю тебя.

— Но я слышал, как вы просили сира де Бомона и его светлость Робера Артуа быть готовыми ехать с вами.

— Мы нанесем визит моей матери.

— Но не будет ли этот визит подобен тому, что мы нанесли в Ноттингемский замок, когда через подземный ход проникли в спальню королевы и схватили там ее фаворита Роджера Мортимера? — тоже понизив голос, спросил Готье, приблизившись к королю.

— Нет, нет, — ответил Эдуард с едва уловимым недовольством, которое всегда вызывало у него напоминание о распущенных нравах матери. — Нет, Готье, королева исправилась и раскаивается в своей вине; для сына, может быть, я заставил королеву слишком суровой ценой искупить свои заблуждения и грехи, поскольку с того дня, а прошло уже десять долгих лет, я держу ее в заточении в башне Редингского замка. Ну а нового любовника, по-моему, бояться не следует: пытки Мортимера — я велел привязать его к сундуку, протащить по улицам Лондона, а затем вырвать из груди его еще трепещущее сердце предателя — доказали, что титул фаворита дорого обходится и иногда опасно носить его. Поэтому, признаюсь тебе, это будет просто визит покорного, почтительного и почти раскаявшегося сына, ибо бывают мгновений, когда я сомневаюсь, чтобы все то, что говорили об этой женщине, моей матери, могли бы доказать те люди, что, казалось, были в этом совершенно уверены. А посему спи спокойно, мой добрый Готье, пусть тебе снятся турниры, битвы и любовь, как это подобает храброму и красивому рыцарю, а мне уж позволь думать о предательстве, супружеской неверности и убийстве… Таковы королевские сны.

Готье почувствовал, что бестактно дальше навязывать королю свое общество, простился с Эдуардом, и тот приказал двум факелоносцам проводить его, освещая дорогу.

Оставшись в темноте, Эдуард проводил глазами удалявшегося молодого рыцаря; потом, когда перестал видеть факелы, тяжело вздохнул, провел ладонью по лбу, чтобы стереть пот, открыл дверь и вошел в комнату.

В ней находились два стражника, между ними стоял какой-то человек. Эдуард подошел к нему, с ужасом вгляделся в его бледное лицо, казавшееся еще бледнее при свете стоявшего на столе единственного в комнате светильника, и спросил тихим, почти дрожащим голосом:

— Так это вы, Матревис?

— Да, ваше величество, — ответил он. — Разве вы меня не узнаете?

— Конечно, узнаю, я помню, что видел вас раза два, когда вы заходили в комнату моей матери во время нашей поездки во Францию.

Потом, обратившись к стражникам, он приказал:

— Оставьте меня с этим человеком.

Когда стражники вышли, Эдуард еще несколько минут пристально смотрел на Матревиса взглядом, в котором перемешивались любопытство и ужас; наконец он даже не сел, а скорее рухнул в кресло.

— Значит, это вы убили моего отца? — хриплым голосом спросил он.

— Вы обещали сохранить мне жизнь, если я вернусь в Англию, — ответил тот. — Я поверил слову короля и покинул Германию, где мне ничто не угрожало. Теперь я стою безоружен в вашем дворце, я в ваших руках и защитой от самого могущественного короля христианского мира мне служит клятва, данная им.

— Не беспокойтесь, — сказал Эдуард. — Сколь бы гнусным чудовищем вы для меня ни были, никто не посмеет сказать, что вы напрасно доверились моему слову, и из этого дворца вы уйдете свободным, как будто руки ваши не обагрены кровью короля, отца моего. Но, как вы знаете, лишь при одном условии.