Объект Стив - Сэм Липсайт

— Скажи ей, она может говорить все, что ей заблагорассудится.

Я знала, что ты так и скажешь, поэтому так и сказала.

— Там на улице какой-то парень, — сказал Кадахи. — Предлагает помощь.

— Репортер? — спросила Фиона.

— Не думаю, — ответил Кадахи. — Он попросил передать тебе.

Это была брошюра, отпечатанная расплывчатым монастырским шрифтом и размноженная на мимеографе.

Тебя бросили умирать?

Ты в числе Неудачников -

отвергнутых семьей, друзьями, врачами и священниками?

Тебе сказали, чтобы ты оставил всякую надежду?

Ты безнадежный, неоперабельный, вырождающийся

дегенерат, твое время на исходе, ты хроник и/или ты обречен?

Ты сломлен, выжил из ума или тебе просто хреново?

Может, тебе стоит завязать со всем этим, друг?

Давай.

Спусти Курок.

Открой Газ.

Ну же.

Ну же, трус.

Ты уже сделал это?

Не сделал, ведь правда?

Ну ладно, не делай.

Ты не стоишь

даже того бардака, который создашь вокруг себя. Пока не стоишь.

Есть идея получше:

Позвони в Центр Внеконфессионального Восстановления и Искупления и верни себе свое умирающее тело и свою мертвую душу.

Ни одна болезнь, настоящая или мнимая, не является

неизлечимой.

Забудь всех наукообразных жуликов и шарлатанов из

холистических бутиков.

Забудь фальшивую любовь «нью-эйджевых» шаманов.

Забудь фальшивые объятья пижонских лечебниц.

Твое здоровье, твоя свобода, твое избавление — в одном

бесплатном звонке от тебя.

Попроси Генриха.

Принимаются все основные виды кредитных карт.

На полях было втиснуто следующее: «У Меня Есть Средство — Г.».

Я сделал из этой фиговины отличную подставку для кофейной кружки.

— Вот теперь они все и полезут из всех щелей в досках, — сказал я.

— В каких еще досках? — сказал Кадахи. — Мы живем на острове из бетона.

Несколько недель спустя, возвращаясь в клинику на следующую встречу, я понял, что имел в виду Кадахи. Я прожил в этом городе достаточно, чтобы забыть об абсурдности этого места, обо всех поверхностях, которые преломляют нас и разбивают на осколки, о тяжести, что давит на нас своим истерическим весом.

Когда-нибудь районы этого города станут удивительнейшими руинами. Ни одна пирамида, ни один жертвенный зиккурат не сравнится с этими башнями страхования, куполами конвентов. Конечно, измотанный или обдолбанный, ты всегда можешь увидеть эти завтрашние руины уже сегодня, стальные каркасы, застывшие в трупном окоченении гранитные полусферы, погребенные, подобно мирам, под обломками улиц. Иногда я представлял себя неким футуристическим фильтром, странным, обреченным на бесполость существом, живущим в шлеме из мерцающего люцита, — эго существо изгибается, чтобы исследовать панель лифта, идеально сохранившуюся бутоньерку.

Я стал бы искателем.

Теперь, идя вперед, я чувствую только, что теряю себя.

Да, я мог разгуливать без назойливой толпы и лишнего внимания. Моя сага изжила себя. Появились новые тревоги и печали. Обожаемая всеми фанерная поп-дива подавилась костью морского окуня и умерла. Войска нашей республики осаждали границы мятежного ранчо в Делавэре. Министр сельского хозяйства оказался рьяным коллекционером гумённой порнухи. Что хуже всего, он предпочитал молодняк — поросят, жеребят. Скотоложество — это одно, заявила комиссия по этике, но бога ради, это же дети. Распространялись войны и слухи о войнах, просачивались сведения о секретных операциях. Случались землетрясения, засухи, наводнения, начинался голод. Самая известная кинозвезда в очередной раз сотворила чудо кассовых сборов.

Едкие сомнения «Национального журнала медицины» в достоверности информации о синдроме Голдфарба-Блэкстоуна, статья, в которой тезки болезни назывались «импресарио шоу уродов», — все это затерялось где-то на последних страницах, после частных объявлений.

Пар выпустили, и я был этому безмерно рад. Моя отличная форма продолжала пребывать в отличной форме. Тем не менее я почему-то чувствовал себя связанным с этими людьми, Голдфарбом и Блэкстоуном, Философом и Механиком. Они меня встряхнули, и я стал острее ощущать жизнь. Из меня фонтаном била плохая поэзия, и я перестал просматривать финансовые новости. Не могу сказать, что я выяснил, что в жизни имеет смысл, но я начал потихоньку понимать, что не имеет. Ко мне вернулась Фиона, да и Кадахи тоже.

Я должен был нанести этим врачам визит вежливости.

Философ нюхал что-то из стеклянного пузырька ручной работы. Нос его был припудрен каким-то темным порошком.

— Хотите? — спросил он. — Новая синтетика.

— Этот пиздюк съехал с катушек, — сказал Механик. — Создал себе новый кайф, а мир пусть катится к чертям.

— Отвали, Блэки, — ответил Философ. — Мне просто надо взбодриться.

Передо мной уже были не дерзкие ученые из амфитеатра. Философ был небрит и явно давно не мылся. Его лабораторный халат был покрыт кобальтовыми пятнами. У Механика появился нервный тик — могло бы показаться, что он похотливо подмигивает, если бы физический распад, вызвавший подергивание века, не был так очевиден.

— Галилей, — выдавил Философ сквозь нити вязкой слюны, — зачем ты отрекся от меня?

— Пиздюк мечтает о Пизе, — сказал Механик. — Не может увидеть правду существующей ситуации. Мы облажались. Мы затеяли аферу и страшно облажались. Я говорил ему, что мамонт — это слишком. Глупо. У нас могла быть собственная болезнь. А теперь у нас есть дуля. Я говорил ему, что нельзя запатентовать смерть. Нельзя поставить копирайт на, мать его, небытие — и на вымирание, кстати говоря, тоже. Особенно нашего вида. Разве я не говорил? Я говорил.

— Ну и я умираю или что?

— Бог открыл мне истину, — сообщил Философ. — И теперь я должен бросить вызов Богу, чтобы успокоить церковь. Я погибну от лицемерия.

— Этот фильм, — сказал Механик. — Этот идиотский фильм. Чей-то двоюродный брат с учебной библиотекой. Тупость. Тупо, тупо, тупо. И что у нас есть теперь, а? Что у нас есть? Ответ В: дуля. Шиш — вот правильный ответ. И ведь все было за нас. Два имени — идеально. Для хорошей болезни надо обязательно два имени. Голдфарб-Блэкстоун. Еврей и белый. Чему тут не доверять? Ведь это не заговор, правда? То есть, разумеется, некоторым и это могло показаться заговором, но мы не планировали, что этой болезнью будут болеть только черные. Ведь у них нет страховки, как правило. Я имею в виду, собственно, то, что я имею под этим в виду: как правило. Знаешь, я не расист.