Карузо - Алексей Булыгин

Жерар Боэ как-то заметил, что голос человека — это второе лицо. У Карузо голос был первым — и главным лицом. Все, что он ни делал в жизни, было подчинено голосу и пению. Он любил повторять, что не так сложно стать великим певцом, как удержаться на достигнутом уровне. Слава — это непрерывное усилие. Карузо на пределе своих возможностей пытался соответствовать тому уникальному статусу, который он приобрел, и достичь максимальных результатов в том деле, которым занимался. В этой связи важно помнить, что «красивая» жизнь оперной знаменитости имеет весьма прозаическую и лишенную всякой романтики оборотную сторону: это постоянные и утомительные переезды, меняющиеся гостиницы, вокальные упражнения, разучивание новых партий и музыкальных номеров, репетиции. Это существование со множеством ограничений: режим, непрестанное внимание к голосу, к условиям, которые могли бы на него повлиять — ведь незамеченный малейший сквозняк может привести певца к настоящей профессиональной катастрофе!

Карузо не получил никакого общего образования, и ни в коем случае его нельзя было отнести к «интеллектуалам». Его жена Дороти с гордостью сообщает, что Энрико владел шестью языками. Но даже на английском — втором для него по значимости после итальянского — он изъяснялся с трудом и редко понимал все, что ему говорили. Из других языков Карузо знал какие-то наиболее расхожие фразы. Но при этом на пластинках можно услышать, что он поет без акцента на трех.

Карузо собрал роскошную библиотеку, но читал лишь итальянские газеты. Он не был человеком «письменной» культуры. Любил писать родным открытки и письма — но это были эмоциональные простые слова, чуждые всякой риторики. В последние годы жизни он поручал отвечать на десятки и сотни получаемых в день писем секретарям и помощникам — Бруно Дзирато, Мимми, Дороти. Тенор давал указания, что, кому и насколько подробно написать, а тем оставалось лишь облечь все это в литературную форму. Ответы печатались на машинке, и Энрико их подписывал, как правило, не читая. Сохранилось огромное количество подобных писем, и можно лишь улыбнуться наивности некоторых биографов, которые их публикуют как плод авторского творчества Карузо. Так, в 1990 году неаполитанскими исследователями Гаргано и Чезарини был опубликован любопытный документ — письмо синьоре Эмилии Ниоле, учительнице Карузо, с которой он занимался в совсем еще юные годы. Российские биографы тенора, переведшие документ, предваряя его, торжественно «предоставляют слово главному свидетелю — самому Энрико Карузо». В огромном по объему письме в самых возвышенных выражениях красочно воссоздана история болезни Энрико, продемонстрирован подлинный образец риторики. Тут можно встретить изысканные обороты вроде: «Чтобы утихомирить эту боль, мне приходится распластываться на земле и ползать по ней, как змея, покуда мои сместившиеся жилы возвращаются на место»; «Жена хотела, чтобы я перестал петь, но я набычился и сказал „нет“, как папа Пий IX»; «Кровавая весть вспорхнула и полетела со скоростью двести миль в час, отчего в дверях моей артистической уборной стало появляться множество сокрушенных, опрокинутых лиц»…[26] Разумеется, Карузо не мог написать ничего подобного. Витиеватость, изящные культурные сравнения и риторические фигуры — абсолютно чужды стилю Энрико, и это нужно постоянно иметь в виду, когда сталкиваешься с какими-нибудь документами, им подписанными. Но Карузо отнюдь не возражал, чтобы в столь виртуозную по стилю форму облекали реальные события и собственные размышления, о которых его близкие, безусловно, знали[27]. Поверить, что подобное мог написать сам тенор — это вновь поддаться обаянию мифа о «Великом Карузо».

В числе подобных мифов и то, что Карузо, если бы не пел, мог бы достичь равновеликих успехов в иных областях искусства. Так, современный исследователь пишет, что великий тенор, ко всему прочему, «был талантливейшим художником-карикатуристом и скульптором, конкурировать с которым из непрофессионалов и певцов мог только Федор Иванович Шаляпин, сочинял стихи и музыку»[28]. С этим нельзя согласиться. Во-первых, «карикатуры» Карузо правильнее было бы именовать шаржами. Карикатура более иронична, предполагает сюжет, социальную или политическую заостренность; шарж — это добродушная усмешка. Шаржист рисует так, чтобы можно было улыбнуться, а отнюдь не посмеяться над человеком — именно с такой целью и рисовал Карузо. Наиболее удавались Энрико колоритные персонажи — он сам (автошаржи составляют едва ли не большую половину всех его рисунков), его друг — баритон Антонио Скотти, всегда узнаваемый по длинному носу, Артуро Тосканини, Джузеппе Верди, президент Вудро Вильсон… Но, например, совершенно не удавались ему обычные люди и красавицы — такие, как Лина Кавальери или Роза Понсель. Тут какое-либо сходство отсутствует напрочь. Совершенно очевидно, что если бы не всесветная слава Карузо, его шаржи привлекали бы внимания не больше, чем тысячи подобных, публиковавшихся в периодике того времени. Талант в этой области у него, безусловно, был, но при этом — весьма скромный. Что же касается Карузо-скульптора, то здесь трудно сказать что-либо определенное. Ни в одной из публикаций, посвященных Карузо, я ни разу не встретил ни одного изображения каких-либо его скульптурных работ.

Если говорить о композиторском таланте Карузо, то, действительно, его имя значится в качестве автора нескольких музыкальных произведений. Однако нужно иметь в виду, что тенор даже не умел играть на рояле и был в состоянии взять лишь несколько аккордов. По всей видимости, те несколько песен, подписанных именем Карузо, создавались в соавторстве с его друзьями-музыкантами и вряд ли на Энрико легла основная часть работы… В любом случае, нескольких (довольно невыразительных) песен отнюдь недостаточно, чтобы считать Карузо профессиональным композитором.

В Карузо парадоксальным образом сочеталось почти полное незнание мировой культуры с удивительной художественной интуицией. В первые годы выступления на сцене он даже не очень хорошо понимал, что за героев ему приходится играть, и не особо их различал — настолько ментально чужды и не понятны для него все эти романтические герои и злодеи — в отличие, например, от «обычных» персонажей — вроде Туридду из «Сельской чести» или Канио в «Паяцах». Однако надо отдать ему должное, он постоянно совершенствовался. К концу жизни Энрико воплощал невероятные по убедительности оперные образы так, что этим процессом мог бы восхититься сам Станиславский. Увы, к совершенной актерской технике Карузо пришел слишком поздно — по сути, в последние несколько лет выступлений на сцене, и говорить о нем как о великом актере — в одном ряду, например, с Шаляпиным, Иваном Ершовым, Титта Руффо или Ванни-Марку — вряд ли возможно.

Карузо не был ни великим художником, ни скульптором, ни композитором, ни даже выдающимся оперным актером. Он был великим оперным певцом. И в этой области он недосягаем. Здесь он бог. Знакомя иностранцев с Италией[29] и ее наиболее выдающимися представителями, его так и представляют: «…оперная звезда, бог пения, национальный символ»[30].