Диверсанты Судоплатова. Из Погранвойск в Спецназ - Владимир Першанин

– Хорошо бы глянуть на эти сгоревшие машины, – тут же среагировал особист Авдеев.

– Вы мне не верите? – изобразил обиду начальник штаба.

– Вы полгода прятались в деревне и лишь с весны числитесь в отряде. Пишете гладко, но результаты хотелось бы посмотреть.

– Немцы собирают всю сгоревшую технику и увозят на переправу.

– И те два грузовика увезли?

– Наверное…

Журавлев, слушая, как изворачивается начштаба, не выдержал и прямо заявил Илье Бажану:

– Это же фикция! Немцы к Волге вышли, в Сталинграде жестокие бои, а ты весь год провода обрываешь да листовки расклеиваешь. Два немецких грузовика сжег, да и те показать не можешь.

Бывший директор совхоза возмутился:

– Ты кто такой, чтобы нас судить? У меня не армия, а всего лишь партизанский отряд, который борется с фашистами как может. А сколько раз мы из облав выбирались! С полицаями схватывались, сколько хороших ребят похоронили.

Вмешался особист Авдеев, которого Бажан побаивался:

– В Сталинграде бойцы насмерть сражаются. В окружении дерутся, роты и батальоны за считаные дни тают, а клятва у них такая: «За Волгой для нас земли нет!» Меняй свои взгляды, Карп Иваныч.

– Илья Карпович, – возмущенно поправил его Бажан. – Ильей меня зовут!

Дело было в том, что перед войной директор совхоза Бажан, среди прочих дел, занялся разведением карпов в совхозном пруду. Любил он закусывать водку жареным карпом, за что и получил прозвище Карп Иваныч, которое его очень обижало. Все же заслуженный руководитель, орден Трудового Красного Знамени ему сам Калинин вручал.

– Да хоть груздем назови, – распалился лейтенант Авдеев. – Но с фашистами не бороться, а воевать надо. Другое поведение приравнивается к предательству. Читал обращение товарища Сталина к партизанам и партизанкам? Чего молчишь?

Илья Карпович Бажан сидел багровый от прилившей к лицу крови и не мог подобрать нужных слов от возмущения. Его, члена обкома партии, орденоносца, обвиняют чуть ли не в предательстве.

– Угомонись, Виктор! – вмешался Журавлев. – Надо спокойно все обсудить. Думаю, товарищ Бажан ситуацию понимает.

Но выдохнувший, наконец, ком из горла партизанский командир ляпнул совсем не то:

– Вы чей хлеб едите? Кто вас три раза в день кормит? Забыли?

Журавлев прищурился и спокойно заметил:

– Мы к тебе не в гости приехали, а налаживать эффективные удары по врагу. Приказ о проведении боевых операций на железной дороге относится и к вашему отряду. Он подписан руководством НКВД и представителем штаба партизанского движения.

Понемногу успокоились, поужинали, выпили вместе. А через несколько дней провели первую операцию на «железке». Хоть и не совсем удачную, но патрульный броневагон и девять немецких солдат во главе с офицером были уничтожены.

Пока немцы обезвреживали вторую мину, ремонтировали полотно, участок железной дороги был закрыт на сутки. На разъезде и ближайших станциях скопилось десятка полтора эшелонов.

Журавлев передал по рации сведения о них на Большую землю, и на одну из станций обрушился авианалет. Не густо было у нас в то время авиации. Но командование Брянского фронта не могло упустить такую цель и задействовало восемнадцать пикирующих бомбардировщиков Петлякова, почти весь бомбардировочный полк.

«Пе-2» несли по полторы тонны авиабомб и не свернули с цели, пикируя на немецкие эшелоны, хотя с земли дружно ударили по ним счетверенные 20-миллиметровки и тяжелые зенитки «восемь-восемь».

Два бомбера не вышли из пике, пробитые плотными трассами. Еще один самолет взорвался вместе с экипажем, угодив под прямое попадание 88-миллиметрового снаряда.

Остальные «Пе-2» (или, как их чаще называли, «пешки») высыпали несколько десятков авиа-бомб разного калибра. Не буду преувеличивать мощь удара пятнадцати бомбардировщиков с их не слишком великой бомбовой нагрузкой, но в тяжком для нас сентябре сорок второго это был неплохой удар.

Горел эшелон с боеприпасами и обмундированием. Взрывы разносили на части вагоны. Огонь перекинулся на платформы с танками и штурмовыми орудиями. Одни машины сгорали прямо на платформах. Другие, сброшенные на землю, лежали на боку или вверх гусеницами. Часть танков успел вывести со станции немецкий машинист-паровозник.

Не повезло эшелону с пехотным полком, переброшенным из Нормандии в Россию. Впереди Волга, разрушенный Сталинград, победа! Полторы тысячи солдат и офицеров с их уверенностью в победе, новыми противотанковыми пушками, скорострельными пулеметами «МГ-42» («пила Гитлера»), еще не успевшие переварить французский сыр и сардины, оказались в капкане полыхающей безымянной станции, так и не добравшись до Волги.

Те, кто уцелел после взрывов авиабомб и пулеметного огня с неба, задыхались и падали от жара горящего бензина, их добивали обломки взрывающихся вагонов и осколки детонирующих снарядов.

Но и авиационно-бомбардировочному полку пришлось не легче. Еще две «пешки», получившие многочисленные пробоины, рухнули в лес, а к месту приземления уцелевших летчиков спешили грузовики, мотоциклы с эсэсовцами, подводы с полицаями.

Лишь шесть устаревших истребителей «И-16» прикрывали полк. Когда авиагруппу догнали «Мессершмитты» с ближайшего аэродрома, «ишачки» вступили в неравный бой.

Безнадежно устаревшие деревянные «ястребки», уступавшие по всем показателям «Мессершмиттам», загорались и падали вниз один за другим. Никто из них не уклонился от боя. Шли в лобовые атаки, один «И-16» пошел на таран. Все шесть истребителей погибли, сумев сбить три «мессера», и дали возможность дотянуть до своего аэродрома десяти уцелевшим, издырявленным бомбардировщикам.

Дорогой ценой платили мы в сорок втором году даже за небольшие победы.

Так пел Владимир Высоцкий, остро, каждым своим обнаженным нервом ощущавший боль той войны.

«…Ти-ти-та-та-ти» – работала на прием одна из раций в отряде Журавлева. Командование просило подтвердить результаты бомбового удара по станции.

Принять радиограмму легче. А собрать сведения, а затем отправить ответную шифрограмму куда тяжелее.

На разъезде, возле которого уничтожили патрульный броневагон и были убиты девять немецких солдат во главе с обер-лейтенантом, расстреляли двенадцать заложников. Еще три десятка, включая женщин и подростков, отправили в концлагерь.

На станции, где потери не доехавших до фронта солдат исчислялись сотнями, а офицеров – десятками, местное отделение гестапо и «айнзатцкоманда» действовали куда более жестоко.

На площади у небольшой трибуны, где до войны проходили первомайские и ноябрьские демонстрации, повесили шесть коммунистов и комсомольцев, подозреваемых в причастности к диверсиям и связях с Красной Армией.