Пупсик - Андрей Анатольевич Федин

на кровать, раздавалось чье-то тихое бормотание, сообщая, что я по-прежнему не в одиночестве. И потому я продолжал изображать бесчувственное тело.

«Я видел в твоих воспоминаниях, к каким удобствам ты привык в своем первом мире и в башне архимага. После такого, конечно, горшок вызывает уныние. Но в этом мире горшки тебя ждут не везде».

«Твои слова меня пугают».

«Ты не о том подумал, — сказал Ордош. — В плане технического оснащения этот мир похож на тот, в котором ты родился. С одним исключением: магия здесь заменяет электричество; и не только его. Я изучил все то, что ты помнишь о своем первом мире. Мне, привыкшему к магии, он кажется… удивительным и неправильным. Твои предки там, не имея возможности обеспечить себе комфортное существование при помощи магии, пошли по пути технического прогресса. И здесь произошло примерно то же самое. Люди этого мира, владея магической энергией, пошли вашим путем. Магии, как таковой, для них не существует. Совсем. Местные используют ее в сыром, первозданном виде: как источник энергии для своих механизмов».

«Как это?» — спросил я.

«Она заменяет им все те источники энергии, которые придумали вы. У них есть стреляющее свинцом при помощи магического заряда оружие, потребляющие магическую энергию лампы и холодильники… и ни одного магического заклинания! Ни одного! Без своих технических приспособлений они не могут даже пламя свечи зажечь!»

«Откуда ты все это знаешь?»

«Прочел в воспоминаниях принца. Он, хоть и был идиотом, но кое-что о своем мире все же знал. Оттуда же, кстати, мы с тобой узнали и местный язык. Ведь не считаешь же ты, что местные общаются на языке твоего архимага?»

«А почему я… не помню или не вижу — даже не знаю, как правильно сказать — этих воспоминаний?»

«Тебе они не нужны. Я закрыл их от тебя», — сказал Ордош.

«Зачем?»

«Видишь ли, Сигей, в прошлой жизни я был колдуном. Практиковал магию смерти. Основным источником знаний для меня тогда являлась поглощенная мной память других магов и колдунов. За полтора десятка лет в моем разуме объединилась память всех колдунов Гор Смерти и еще пары десятков магов других направлений. Я научился отделять свои воспоминания от чужих. А ты на это не способен. Наш принц был психически нездоров. Он таким родился. Да и прочие мужчины этого мира смотрят на жизнь иначе, чем мы с тобой. Остатки личности принца, что все еще обитают в нашей общей голове, не оказывают на меня никакого влияния. Но я не хочу, чтобы у личности, которая управляет моим нынешним телом, появились привычки принца Нарцисса».

«Ясно. А ты, правда, был… этим, колдуном смерти?» — спросил я. О магии смерти я имел очень слабое представление: аргимаг Северик этим направлением не интересовался.

«Да. На закате своей жизни я стал очень плохим человеком. А может, и не был уже человеком. Жители стран, которые захватила моя армия, называли меня Злым Колдуном. И они были правы. Когда-нибудь я расскажу о себе подробнее. Но сейчас у нас нет на это времени. Нам с тобой нужно решить, что и как мы будем делать дальше. Долго ты не сможешь валяться в постели с закрытыми глазами. Скоро тебя попытаются привести в чувство. Дай-ка я попытаюсь объяснить тебе, как именно ты должен себя вести, чтобы не выбиваться из привычного для местных образа принца».

* * *

— Мне надоело кататься, — сказал я. — Хочу домой.

Из моего рта потекла заранее заготовленная порция слюны.

Я решил, что поведение предыдущего владельца моего тела, очень напоминает смесь маленького ребенка и карикатурной блондинки. Вот такому образу я теперь и старался соответствовать.

Жасмин извлек на свет большой отделанный кружевами платок и отработанными до автоматизма движениями вытер мне губы.

— Потерпите, принц, — сказал он. — Через час мы приедем в Залесск. Я сразу попрошу, чтобы сварили вашу любимую кашу.

Жасмин единственный, с кем я регулярно общаюсь в этом мире (если не считать Ордоша, конечно). Остальных, даже ту, которая теперь считается моей матерью, я видел считанные разы.

В последние недели я кажусь себе похожим на голубя: живу высоко, многие на меня поглядывают издалека, но никто не интересуется, чем именно я занимаюсь, и не заглядывает в мою голубятню.

Меня не пригласили даже на мою собственную свадьбу.

Да, я впервые за сто двадцать лет женился. На дочери герцогини Залесской.

У меня теперь есть жена. Точнее, это я у нее есть.

Семьи здесь чаще всего состоят только из женщин. Мужчин в семью включают редко: они нужны лишь для оплодотворения и для династических браков, когда нужно «сохранить породу». Вот я и предназначен для «породы». Правящие династии королевства Уралии и Великого Герцогства Залесского породнились. И моего согласия на эту свадьбу никто не спросил.

Моя жена пока не имеет супруги. Как я понял из чужих разговоров, что случайно подслушал, она еще младше меня (а принцу Нарциссу на момент смерти исполнилось всего девятнадцать лет: по местным меркам он еще ребенок). И радости от того, что получила в моем лице мужа, еще до того, как обрела любимую супругу, она не испытывает.

Мою жену все именовали графиней… хм, не Залесской. Не помню точно ни ее имени, ни названия графства. Да, и не важно. Если понадобится: спрошу у Ордоша, он ничего не забывает. Но почему графиня? Впрочем, и это не важно. Главное: у меня скоро будет новая голубятня. Именно туда меня и везут. К жене, которую я ни разу не видел. Похоже, и в этом мире мне предстоит безвылазно обитать в башне.

«А пообедать было бы неплохо, — сказал Ордош. — Я изучаю записанный в твоей памяти трактат „О влиянии времени суток на магические плетения“. Но меня отвлекает урчание нашего живота. Ты бы выпросил у этого толстяка конфету или, хотя бы, кусок хлеба».

«Я уже так наелся помады, что меня тошнит», — сказал я.

«Вот и заешь ее чем-нибудь, дубина! Или я начну тебе читать этот трактат вслух».

«Ладно. Не ругайся. Попробую».

— Хочу кашу, — сказал я. — Сейчас!

И топнул ногой.

Словно отреагировав на мои слова, карета стала снижать скорость. Жасмин тоже заметил это и удивленно приподнял брови. Громкое фырканье лошадей.

Колеса в последний раз скрипнули, карета остановилась.

И я, и Жасмин с интересом прислушивались к громким голосам сопровождавших нас женщин.

А потом что-то теплое коснулось моего живота в районе солнечного сплетения: там, где я три дня назад осколком стекла вырезал на собственном теле изобилующий непонятными завитушками рисунок.

«Великолепно! — сказал