Хвосттрубой, или Приключения молодого кота - Тэд Уильямс

Смущенный, Фритти вскочил и вихрем понесся прочь от Первого Обнюха, прочь от хихикающих Старейшин, которые, казалось, единодушно насмехались над ним. Жесткоус резко окликнул его:

– Фритти Хвосттрубой!

Фритти обернулся и в упор встретил взгляд сказителя. Хотя нос Старейшины весело наморщился, взор был теплым и добрым.

– Хвосттрубой. Все, все на свете – немедленно, в один земной сезон; больше времени тебе не отпущено. Помни это. Запомнишь?

Фритти опустил уши и, повернувшись, побежал на Сборище.

Дни поздней весны принесли жару, долгие путешествия по округе – и первую встречу Фритти с Мягколапкой. Чем ближе он подступал к зрелости, тем дальше отступало от него привычное общество братцев-сестриц. Каждый день солнце все дольше оставалось на небесах, а запахи, приносимые сонным ветерком, делались все слаще и сильнее. И потому его все больше тянуло к одиноким прогулкам за чертой владений, где обитала его семья. В самые жаркие минуты Часа Коротких Теней – когда голод еще был притуплен утренней едой, а естественная любознательность ничем не скована – он считал своим долгом рыскать по лугам, как его собратья – по саваннам, осуществляя воображаемую власть над всем, что видел, покуда стоял на склоне холма, а стебли трав щекотали ему брюхо.

Влекла его и чаща рощ. Он рылся в корнях деревьев, выведывая секреты быстроногих жуков, проверял прочность ветвей, ощущая чувствительными волосками на ушах и мордочке увлекательные дуновения верхнего воздушного потока.

Однажды, во второй половине дня опьяняющей свободы и разведывания, Хвосттрубой выбрался из низкорослого кустарника, окаймлявшего его рощу, и остановился, чтобы вытащить хворостинку из хвоста. Вывернув ноги, вытягивая зубами обломок сучка, он услышал голос:

– Мягкого мяса, незнакомец. Не вы ли Хвосттрубой?

Испугавшись, Фритти вскочил и завертелся. Фела, серая с черными полосками, сидела, разглядывая его из-за старого дубового пня. Он был так погружен в свои думы, что не заметил ее, когда проходил мимо, хотя она и устроилась не более чем в четырех-пяти прыжках от него.

– Приятной пляски, сударыня. Откуда вы знаете мое имя? А вот я вашего не знаю.

Забытый сучок ежевики так и остался висеть у него на хвосте – Фритти внимательно разглядывал незнакомку. Она была молода, – пожалуй, не старше его. У нее были крошечные стройные лапки и мягко очерченная фигурка.

– Разве имя – такая уж великая тайна? – словно забавляясь, спросила фела. – Мое – Мягколапка, оно у меня с самого Именования. Ну а вас… ну, вас я видела издали на Сборище, а еще вас упоминали: вы любите рыскать и разведывать. Да и здесь я застала вас как раз за этим! – Раздался вежливый смешок.

Мягколапка отвела манящие зеленые глаза; Хвосттрубой заметил ее хвост, который она, разговаривая, кольцом обернула вокруг себя. Теперь он поднялся словно сам собой и томно колыхался в воздухе. Длинный и тонкий, он оканчивался нежным заострением и был от основания до кончика обведен черными полосками, такими же как на боках и бедрах.

Этот хвост – чье ленивое помахивание немедленно восхитило и пленило Фритти – был предназначен привести его к гораздо большим бедам, чем могло предвидеть его ограниченное воображение.

Парочка прорезвилась и проболтала весь Час Подкрадывающейся Тьмы. Хвосттрубой обнаружил, что открыл новообретенной подруге все свое сердце, и сам подивился, сколько он ей выложил: мечты, надежды, честолюбивые стремления – все смешалось воедино и стало трудно отличимо друг от друга. А Мягколапка только слушала да кивала, будто он изрекал драгоценнейшие перлы истины.

Расставаясь с ней на Прощальном Танце, он заставил ее пообещать снова встретиться с ним на следующий день. Она пообещала, и от восторга он всю дорогу домой бежал вприпрыжку – и примчался в таком волнении, что разбудил спящих братцев-сестриц и встревожил мать. Но, узнав, отчего он так извивается, трепещет и не может заснуть, мать только улыбнулась и мягкой лапой притянула его к себе. Лизнула его за ухом и замурлыкала, замурлыкала ему: «Ррразумеется, ррразумеется», пока он наконец не переправился в мир снов.

Вопреки его опасениям насчет второй половины завтрашнего дня – а она, казалось, таяла столь же неспешно, как снег по весне, – Мягколапка и в самом деле встретилась с ним, едва Око показалось над горизонтом. Она пришла и на другой день… и на третий тоже. Всю середину лета они бегали, танцевали и играли вместе. Друзья, понаблюдав за ними, сказали, что это всего лишь влечение, обычно сходящее на нет и кончающееся, чуть молодая фела достигает зрелости. Но Фритти и Мягколапка, казалось, находили все больше общего друг с другом, что позже могло вызреть в Брачное Соединение – случай почти невиданный, особенно среди молодежи Племени.

В уже разреженной тьме Прощального Танца Хвосттрубой осторожно пробирался по свалке во владениях Верзил. Он провел ночь, блуждая по рощам с Мягколапкой, и его мысли, как обычно, остались близ юной фелы.

Он боролся с чем-то, сам не зная с чем. Он заботился о Мягколапке – больше, чем о любом своем друге или даже о кровных родичах, – но дружба с нею как-то отличалась от других его привязанностей: самый вид ее хвоста, изысканно замкнутого, когда она сидела, или изящно вскинутого, когда шла, будоражил в нем туманные представления, которых он не мог бы назвать.

Захваченный этими мыслями, он долго не обращал внимания на весть, принесенную ветром. Когда запах страха достиг наконец его сознания, помутив рассудок, он вдруг тревожно вздрогнул и резко помотал головой. В усах у него покалывало.

Он рванулся вперед и помчался к дому – к родному гнезду. Ему казалось – все Племя вопит от ужаса, но воздух был тих и спокоен.

Он перелез конек последней крыши, перевалился через забор, оцарапавшись и набив шишку, – и в изумлении, в страхе остановился как вкопанный.

На месте груды щебня, где обосновалось логово его семейства… ничего не было. Выметенное дочиста место было голо, как скала, отшлифованная ветром. Когда нынче утром он уходил из дому, мать стояла на кровле логова, умывая младшую сестрицу Шелкоуску. Теперь все они исчезли.

Он метнулся вперед и упал, когтя немую землю, словно пытаясь выцарапать из нее тайну того, что случилось, но это была земля Мурчела, а ее не пробьешь когтем или зубом. Противоречивые страсти туманили ему разум. Он захныкал и принюхался.

Все вокруг было полно остывших следов ужаса. Запахи его семьи и гнездовья все еще висели в воздухе, но их перекрывал устрашающий дух сражения и гнева. Хотя эти впечатления были сильно перепутаны временем и ветрами, он сумел даже учуять, кто все это сделал.

Здесь побывал Мурчел. Верзилы были тут долго, но сами-то они не оставили меток страха или гнева. Их отвратительный дух, как всегда, почти не поддавался истолкованию, больше похожий на запах рабочих муравьев или червей-точильщиков, чем на запах Племени. Здесь его мать насмерть сразилась с ними, защищая выводок, но Верзилы не испытали ни гнева, ни страха. И вот теперь его семьи больше нет.