Книга запретных наслаждений - Федерико Андахази

И действительно, судьи быстро убедились, что в одних случаях кружок в «а» был доведен до конца, в других — оставалась маленькая щелочка; иногда верхняя часть завершалась едва различимой точкой, иногда — маленьким крючком навроде рыбацкого. Каждая буква, как и человеческие лица, была особенной, другой; вглядевшись в них, можно было представить, что у каждой из них свое особенное выражение.

Писец Ульрих Гельмаспергер отдал бы правую руку, чтобы узреть это чудо, но рука была занята, строча без устали. Прокурор оказался столь красноречив, что писец не мог оторвать взгляд от документа под градом слов, исторгаемых Зигфридом из Магунции.

— Прекрасно, а теперь посмотрите на ту же строчку в другой книге, — настаивал прокурор.

Судьи побледнели: строки были абсолютно идентичны, то есть в каждом слове, в каждой букве повторялись те же маленькие неправильности. Добиться такого сходства было невозможно.

— Ваши преподобия, — продолжал обвинитель, — как бы я ни старался, мне никогда не удавалось выписать две одинаковые буквы. По этой же причине мне никогда не удалось бы с подобным совершенством повторить и их дефекты — обладай я такой способностью, у меня вообще не было бы никаких дефектов. Но и это еще не все: я точно помню, что допустил досадную ошибку в колофоне,[8]вот посмотрите: вместо Spalmorumдолжно стоять Psalmorum.[9]Очевидно, что я не повторил бы такую ошибку дважды. И тем не менее — вот она, опять здесь. У меня волосы поднимаются дыбом, когда я вижу, что эти книги — как два уродливых и необъяснимых близнеца.

Зигфрид из Магунции опустил голову и с подлинным раскаянием произнес:

— Господа судьи, должен сделать признание, за которое мне невыразимо стыдно: я сам не могу определить, какая из двух Библий принадлежит моему перу, а какая — подделка. И я не могу объяснить это зловещее чудо ничем, кроме ведовства и магии.

Прокурор как мог распрямил скрюченный палец, указал на трех обвиняемых; голос его стал подобен рыку:

— Перед Господом и перед вами, ваши преподобия, я обвиняю этих злодеев в ведовстве, поскольку нет никакого иного способа приумножать вещи, кроме как посредством некромантии — дьявольского способа, проводника зла. За священным исключением Господа нашего Иисуса Христа, который благодаря Божественной своей природе умножал хлебы и рыб, никто больше не способен на подобные чудеса. Никто, кроме омерзительного фальсификатора, имя которому Люцифер! Ваши преподобия, согласно законам святой инквизиции я требую: если обвиняемые не покажут, каким образом они сотворили свою подделку, да будут они обвинены в сатанизме и сожжены на костре.

Во имя матери, дочери и Святого Духа, который поддерживал их всех вместе, женщины из Монастыря Священной корзины постарались воспротивиться несчастью и снова открыть двери лупанария. Сделать это было непросто: ведь не было никаких признаков, что убийца удовлетворится смертью Зельды. Ульва подозревала, что этот бесшумный палач убивает вовсе не из ненависти, а по иным, гораздо менее очевидным причинам. В конце концов, секс и смерть суть два столпа, на которых зиждятся величайшие загадки: начала и конца, искушения и греха, потери души и вечного спасения. Ульва знала, что в каждом мужчине и в каждой женщине повторяется трагедия первородного греха. Ведь клиенты приходили в Монастырь алчные до секса, а уходили охваченные угрызениями совести, словно падшие Адамы, поддавшиеся искушениям сладострастных Ев. Прежде чем их удочерил Сатана, проститутки были покорными дочерьми Бога. Начиная со времен Инанны в Шумере, Иштар в Аккадии, Артемиды в Ионии, со времен Эйшет-Зенуним в Вавилоне, Кибелы во Фригии и Афродиты в Греции, проституток почитали в храмах; они были священны, возведены в категорию божеств, служили объектом ритуального поклонения в эпоху золотого века. В Вавилоне их называли словом kadisti —священные; в Греции девушки при святилищах именовались hierodula;в Индии были священные devadasi, а в Иерусалиме в храм пришлось ввести Kadesh— под давлением вавилонян. Когда народ Израиля освободился от этого гнета, девушки Kadeshсделались для него символом старого врага: вавилонская блудница на самом деле олицетворяла весь Вавилон — то была супруга Сатаны, ответственная за неминуемость апокалипсиса. Вот каким образом проститутки, сброшенные с небес в преисподнюю, были демонизированы, их стали бояться, но от этого они не сделались менее желанными. Выступая в паре с ведьмами, проститутки многим казались хранительницами знания, закрытого для остальных женщин и, главное, для мужчин, — тайного искусства наслаждения. Чего бы не отдали государи, их наместники и богатые купцы, чтобы прочесть хотя бы несколько страниц из запретных книг, в которых жрицы любви с самого своего появления накапливали ценный опыт — из поколения в поколение, и эта история была длинней самой Истории. Почитательницам Священной корзины лучше всех были известны тайны плотского наслаждения; они не только берегли их в памяти и в каждой пяди своего тела — нет, они являлись тайными хранительницами самых ценных, самых темных рукописей. Сам Папа отдал бы руку на отсечение, чтобы иметь эти книги в своей секретной библиотеке.

Зигфрид из Магунции, более озабоченный книгами священными, нежели мирскими, с удовольствием созерцал лица обвиняемых, для которых он просил страшнейшего из наказаний. Гутенберг сглотнул слюну; на его перепуганном лице отразилась смесь неверия и возмущения. Фуст побледнел и опустил голову. Шёффер почувствовал слабость в коленях, ему пришлось ухватиться за скамеечку, чтобы не упасть. Подсудимые готовились защищаться от обвинений в подделке и мошенничестве, но никак не могли предположить, что речь пойдет о некромантии, ведовстве и сатанизме. Они были даже согласны расплатиться за свою вину своими кошельками или в самом крайнем случае — провести несколько месяцев в тюрьме. Но даже при наихудшем варианте развития событий никто из троих не предполагал для себя возможности смертного приговора. Иоганн Гутенберг, созерцая непроницаемые лица судей, озаренные благостным светом, льющимся из больших витражей, пытался восстановить цепь событий, которая в итоге привела его к столь опасной грани. Гутенберг считал себя человеком, созданным для славы, и всегда in pectoreнадеялся, что будущее принадлежит ему. Однако теперь он понял, что его имя может с одинаковым успехом вписаться в историю Германии как имя героя или же как имя распоследнего злодея.

Увлечение Гутенберга книгами, техникой ксилографии, плавкой металлов и литографическими гравюрами восходило еще к самым ранним детским годам. Отец Иоганна больше десяти лет был управителем монетного двора. Звался он Фридрих Генсфляйш; семья и друзья называли его ласково — Фриле, однако большинству горожан он был известен как Генсфляйш Бедняк, der Arme,[10]из-за его на удивление скромной жизни — если учесть, что все деньги, имевшие хождение в городе, проходили через его руки. Ни самые богатые феодалы, ни купцы, привозившие с Востока специи и шелк, ни принцы, ни императоры даже не видели таких сокровищ, которые Фриле Генсфляйш изготовлял ежедневно. Золотые и серебряные монеты, ценные бумаги, служившие для торговли или для накопления капитала, для этого человека были материалом столь же повседневным, как тесто для булочника. Несмотря на доступ к сундукам с богатствами, Генсфляйш дер Арме, францисканец по облику и по образу действий, оставался человеком незапятнанной честности. Ему никогда не приходило в голову придержать у себя монетку, которая ему не принадлежала, притом что жалованье его составляло лишь мизерную часть от тех денег, которые он производил. Справедливо будет утверждать, что во всей Германии не было человека, который проявлял бы такой же интерес к деньгам, — но только не ради личного обогащения, а из-за перфекционизма, граничившего с болезнью. Малейший дефект монеты, незаметный даже для самого опытного чеканщика, превращался для Фриле в ужасный изъян, ощутимый как на взгляд, так и на ощупь. Неровность на гурте какого-нибудь крейцера уже являлась причиной, чтобы отправить его обратно в тигель на переплавку. А уж фальшивую монету он мог определить и с закрытыми глазами. Генсфляйш дер Арме презирал посредственных фальшивомонетчиков — не за то, что они фальшивомонетчики, а за то, что они посредственные.