Том 3. Собачье сердце - Михаил Афанасьевич Булгаков

а вот «Собачьему сердцу» не повезло: Клестову-Ангарскому так и не удалось напечатать эту повесть.

«Время шло, и над повестью «Собачье сердце» сгущались тучи, о которых мы и не подозревали, — вспоминает Л. Е. Белозерская. — ...в один прекрасный вечер на голубятню постучали (звонка у нас не было), и на мой вопрос «кто там?» бодрый голос арендатора ответил: «Это я, гостей к вам привел!»

На пороге стояли двое штатских: человек в пенсне и просто невысокого роста человек — следователь Славкин и его помощник с обыском. Арендатор пришел в качестве понятого. Булгакова не было дома, и я забеспокоилась: как-то примет он приход «гостей», и попросила не приступать к обыску без хозяина, который вот-вот должен прийти.

Все прошли в комнату и сели. Арендатор, развалясь в кресле, в центре... и вдруг знакомый стук.

Я бросилась открывать и сказала шепотом М. А.:

— Ты не волнуйся, Мака, у нас обыск.

Но он держался молодцом (дергаться он начал значительно позже).

Славкин занялся книжными полками. «Пенсне» стало переворачивать кресла и колоть их длинной спицей.

И тут случилось неожиданное: М. А. сказал:

— Ну, Любаша, если твои кресла выстрелят, я не отвечаю. (Кресла были куплены мной на складе бесхозной мебели по 3 р. 50 к. за штуку.)

И на нас обоих напал смех, может быть, нервный.

Под утро зевающий арендатор спросил:

— А почему бы вам, товарищи, не перенести ваши операции на дневной час?

Ему никто не ответил... Найдя на полке «Собачье сердце» и дневниковые записи, «гости» тотчас же уехали.

По настоянию Горького приблизительно через два года «Собачье сердце» было возвращено автору».

И только в наши дни узнаем, что взяли не только рукопись «Собачьего сердца», дневниковые записи под названием «Под пятой», но и внесли в протокол обыска и некое «Послание евангелисту Демьяну (Бедному)».

Владимир Виноградов в «Независимой газете» в рубрике «Глазами ОГПУ» (29 апреля 1994 г.) устанавливает, что обыск на квартире Булгаковых происходил 7 мая 1926 года и что автором «Послания» был не Есенин, как предполагали многие тогдашние читатели, а безвестный Николай Николаевич Горбачев, сотрудник «Крестьянской газеты». Сначала «Послание» ходило в списках, потом его напечатала эмигрантская газета «За свободу», выходившая в Варшаве. Наши чекисты знали эту газету как явно антибольшевистскую, проповедовавшую активные действия, вплоть до террора. Поэтому быстро нашли подлинного автора «Послания», допросили и сослали его в Нарым. В чем же дело?

Демьян Бедный, «правительственный поэт», как его повсюду называли, в апреле-мае 1925 года в «Правде» опубликовал поэму из 37 глав под названием «Новый завет без изъяна евангелиста Демьяна». В развязной манере Д. Бедный представляет Христа как пьяницу, развратника, как «чумазого Христа» (См.: Бедный Демьян. Собр. сочинений. М.: Художественная литература. Т. 5). Этот «Новый завет без изъяна евангелиста Демьяна» оскорбил чувства не только верующих, но и всех более или менее грамотных читателей: настолько это было грубо даже для Демьяна Бедного, не отличавшегося интеллигентностью.

И вот ответ на «Послание евангелисту Демьяну (Бедному)»:

Я часто думаю — за что его казнили?

За что он жертвовал своею головой?

За то ль, что враг суббот, он против всякой гнили

Отважно поднял голос свой?

За то ли, что в стране проконсула Пилата,

Где культом кесаря полны и свет и тень,

Он с кучкой рыбаков из бедных деревень

За кесарем признал — лишь силу злата?

За то ли, что, себя на части раздробя,

Он к горю каждого был милосерд и чуток,

И всех благословлял, мучительно любя,

И маленьких детей, и грязных проституток?

Не знаю я, Демьян, в евангельи твоем

Я не нашел правдивого ответа.

В нем много пошлых слов, — ох, как их много в нем, —

Но нет ни одного достойного поэта.

Я не из тех, кто признает попов,

Кто безотчетно верит в Бога,

Кто лоб свой расшибить готов,

Молясь у каждого церковного порога.

Я не люблю религию раба,

Покорного от века и до века,

И вера у меня в чудесное слаба —

Я верю в знание и силу человека.

Я знаю, что, стремясь по нужному пути,

Здесь, на земле, не расставаясь с телом,

Не мы, так кто-нибудь да должен же дойти

Воистину к божественным пределам!

И все-таки, когда я в «Правде» прочитал

Неправду о Христе блудливого Демьяна,

Мне стало стыдно так, как будто я попал

В блевотину, изверженную спьяна.

Пусть Будда, Моисей, Конфуций и Христос —

Далекий миф, — мы это понимаем, —

Но все-таки нельзя, как годовалый пес,

На вся и все захлебываться лаем.

Христос, сын плотника, когда-то был казнен,

Пусть это — миф, но все ж, когда прохожий

Спросил его: «Кто ты?», — ему ответил он, —

«Сын человеческий», а не сказал — «Сын Божий».

Пусть миф Христос, как мифом был Сократ,

Платонов «Пир» — вот кто нам дал Сократа.

Так что ж, поэтому и надобно подряд

Плевать на все, что в человеке свято?

Ты испытал, Демьян, всего один арест,

И ты скулишь: «Ох, крест мне выпал лютый...»

А чтоб когда б тебе Голгофский дали крест

Иль чашу едкую с цикутой?

Хватило б у тебя величья до конца

В последний час, по их примеру тоже, —

Благословить весь мир под тернием венца

И о бессмертии учить на смертном ложе?

Нет, ты, Демьян, Христа не оскорбил,

Ты не задел его своим пером нимало.

Разбойник был, Иуда был,

Тебя лишь только не хватало.

Ты сгустки крови у Креста

Копнул ноздрей, как толстый боров,

Ты только хрюкнул на Христа,

Ефим Лахеевич Придворов.

Но ты свершил двойной, тяжелый грех.

Своим дешевым, балаганным вздором

Ты оскорбил поэтов вольный цех

И малый свой талант покрыл большим позором.

Ведь там, за рубежом, прочтя твои стихи,

Небось, злорадствуют российские кликуши:

«Еще тарелочку Демьяновой ухи,

Соседушка, мой свет,

пожалуйста, покушай».

А русский мужичок, читая «Бедноту», —

Где образцовый труд печатался дуплетом,

Еще отчаянней потянется к Христу,

А коммунизму «мать» пошлет при этом.