Десять слов про Китай - Юй Хуа

Но когда во всех газетах и по радио стали излагать учение председателя Мао о трех мирах, я огорчился: оказывается, американские империалисты и советские ревизионисты — это первый мир, Япония и Европа — второй, а мы, великий Китай, вместе с мелкими государствами Азии, Африки и Латинской Америки — всего лишь третий.

Где мне было понять все величие замысла председателя Мао? После победы революции в Китае он не почил на лаврах. Ему хотелось быть вождем не только китайского народа, но и всех угнетенных и эксплуатируемых народов мира. Он с воодушевлением говорил: «Где эксплуатация — там и противоречия; где гнет — там и сопротивление». Он задумался о мировой революции, об освобождении мирового пролетариата, а затем перешел от слов к делу и приступил к экспорту революции. Каковы бы ни были заслуги и прегрешения Мао перед Китаем, ясно одно: его учение не умерло вместе с ним. По моим наблюдениям, для многих людей из самых разных стран не имеет значения, что Мао делал в Китае, их привлекает его вечно новое учение, семена которого по всему миру «пускают корни, дают цветы и плоды».

1 мая 2009 года в Вене прошла торжественная демонстрация, люди несли огромные портреты Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина и Мао Цзэдуна. Подобное регулярно происходит и в других европейских городах. Не свидетельствует ли это о «воскрешении Мао Цзэдуна» не только в Китае, но и во всем мире? Чем оно вызвано? Самый простой ответ, думаю, такой: больному миру нужна революция, как больному организму нужно воспаление.

В ноябре 2008 года я в составе делегации «народной интеллигенции» побывал в Непале. Незадолго до того победу на парламентских выборах одержала Всенепальская коммунистическая партия (маоистов), и ее председатель товарищ Прачанда занял пост премьера в новом правительстве. Но когда я писал эту главу, стало известно, что он подал в отставку. Я вспомнил, как в зале приемов правительственной резиденции товарищ Прачанда, склонившись в нашу сторону, решительно говорил, что 19 тысяч солдат и офицеров Освободительной армии Непала нельзя бросать на произвол судьбы.

Видимо, из-за споров о целесообразности слияния Освободительной армии и правительственных войск этот несговорчивый лидер покинул премьерский пост.

Мы посетили лагерь Освободительной армии, предварительно пройдя через лагерь миротворческих войск ООН. Несмотря на бедность, на отсутствие оружия и боеприпасов, на неопределенность перспектив, коммунистические отряды сохраняли железную дисциплину. Мы почувствовали их высокий боевой дух, как только пересекли границу лагеря.

Я вошел в казарму, и у меня перед глазами предстала картина из моего детства: на стене висели портреты Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина, Мао Цзэдуна, ну и, конечно, Прачанды. Они попадались в лагере повсюду, совсем как в Китае времен культурной революции. Прибавившийся портрет ясно давал понять, что революция живет.

Вечером мы встретились с офицерами Освободительной армии за дружеским застольем. Когда разлили вино, все встали и громко затянули песню «Великий поход», написанную на стихи Мао Цзэдуна. Мы пели по-китайски, непальцы — по-непальски, но, несмотря на различный стиль исполнения, наши языки будто слились в один.

В годы культурной революции не только стихи Мао, но и его изречения превратили в песни. Их пели взрослые и дети, образованные и неграмотные, народные массы и помещики, кулаки, контрреволюционеры, дурные элементы, правые уклонисты. С этой точки зрения Мао Цзэдун был самым влиятельным поэтом-песенником за всю историю Китая.

Его стихи и изречения наполняли нашу жизнь. В городе и деревне, на кирпичных и глинобитных стенах, в доме и на улице — везде можно было прочитать его слова и полюбоваться на его голову в лучах солнца. На плошках для риса писали: «Революция — не званый обед». Чашки украшались его стихами: «Недавно я воду пил в Чанша и рыбу в Учане ел не спеша». Слова председателя Мао сопровождали все наши действия. На подушках перед сном нас встречало изречение «Ни в коем случае не забывайте о классовой борьбе!» На простынях — «Сквозь бурю и волны смело идите вперед!»

На стенах туалетов помещали портреты Мао, на плевательницы наносили его афоризмы. Сейчас это удивляет, но тогда никто не указывал на несуразность происходящего. Все повторяли: «Председатель Мао — рядом с нами».

И я верил, что так оно и есть. Сделал я что-нибудь хорошее — вождь радуется; оступился я — он горюет. Самыми счастливыми мгновениями моего детства были сны о Мао Цзэдуне. Всего он мне снился три раза. Однажды он подошел ко мне, ласково потрепал по волосам и что-то сказал.

Я был вне себя от радости и тут же побежал рассказать друзьям. К моему страшному огорчению, они не поверили: «Больше председателю Мао делать нечего, как являться тебе во сне!»

Теперь я с ними согласен. Слова «Председатель Мао — рядом с нами» заключали в себе лишь миф. Нас окружали только его изображения и напечатанные красными иероглифами изречения. Настоящий Мао находился от нас так далеко, что с ним, как верно заметили мои друзья, невозможно было встретиться даже в сновидении.

Один из жителей нашего городка, вернувшись из Пекина, рассказывал всем со слезами на глазах: «Мне жал руку сам председатель Мао! Целых четыре секунды! Какой он сердечный! Даже спросил, как меня зовут. Потом меня от него оттерли. Как жаль — еще чуть-чуть, и было бы пять секунд!»

Само собой разумеется, этот человек стал героем нашего городка. Я часто видел его на улице — с армейским рюкзаком защитного цвета, всегда в приподнятом настроении. Правую руку, пожатую Великим Кормчим, он год не мыл. От грязи она выглядела больше левой и напоминала медвежью лапу. Все знакомые ходили пожать эту лапу и потом с чувством удовлетворения говорили: «Я трогал руку, которой коснулся председатель Мао».

Уже взрослым я рассказывал эту историю знакомым. Нередко оказывалось, что и в их родных местах были такие люди, иногда даже несколько. Подозреваю, что мой земляк сочинял. Скорее всего, стоя посреди людского моря на площади Тяньаньмэнь, он просто мельком увидел, как председатель Мао машет рукой. Он нафантазировал, будто пожимал эту руку, а когда все приняли его вранье за чистую монету, и сам в него уверовал.

Сияющий образ Мао Цзэдуна, висевший на воротах Тяньаньмэнь, явно превосходил их размерами. Этот образ я наблюдал почти каждый день, он глядел со всех стенок нашего города. Мы пели песню: «Люблю в Пекине площадь Тяньаньмэнь, над ней восходит солнце каждый день, великий вождь наш, председатель Мао, ведет народ вперед, вперед, вперед!»

У меня была фотокарточка: мне лет пятнадцать, я стою перед воротами Тяньаньмэнь, на которых угадывается гигантский портрет Мао. Снята она вовсе не в Пекине, а за тысячу километров от него, в нашем местном фотоателье. Я стоял в тесной комнате, а площадь была намалевана на стене. Догадаться об этом можно по тому, что на площади, кроме меня, нет ни одного человека.

В этом снимке, потом, к сожалению, потерянном, воплотилась мечта моего детства и отрочества, типичная мечта юных китайцев, живших далеко от Пекина. В фотоателье почти любого города имелась такая декорация, удовлетворяющая желание провинциалов хотя бы «утолить голод нарисованной лепешкой». Ворота Тяньаньмэнь мы воспринимали как дом председателя Мао.