Три грани мизерикорда - Анна Волошина

Окончательно убедившись в том, что, кто бы ни сидел сейчас за пультами яхты, ему, Варфоломею Кондовому, он и в подметки не годится, Платина широко зевнул. И чуть не вывихнул себе челюсть, поспешно захлопывая рот – на коммуникатор пришёл вызов.

– С утречком тебя, – невозмутимо приветствовал пилота Десница. – Не устал ещё ждать? Если ты на «Бистяре» – вылезай, я только что приземлился.

Агата в последний раз окинула придирчивым взглядом содержимое саквояжа, удовлетворенно улыбнулась и защёлкнула замки. Основательные такие, хрен вскроешь, если не знать – как. Правду сказать, «саквояжем» объёмистый металлопластовый ранец можно было назвать лишь весьма условно. Но – традиция. Врач ходит с саквояжем.

Однако – она подергала лямки – получилось довольно увесисто. Интересно, изобретут когда-нибудь портативные антигравы? Впрочем, что касается веса саквояжа – никто тебе не виноват, дорогая. Сама собирала. Сама решала, что должно быть под рукой в первую очередь. Ты бы ещё и цветовую маркировку на препаратах сменила, будь твоя воля… нельзя.

Неписаное правило: ассортимент, которым заполняется саквояж, может быть любым, от эталонного минимума в левой части ряда до уходящей вправо бесконечности. Но расположение средств и их цветовой код должны соответствовать стандарту. Тот, кто придет тебе на смену, ежели вдруг на твою голову свалится что-нибудь тяжёлое (или в нее прилетит что-нибудь разрывное), не должен путаться в ампулах и флаконах. Бывают такие моменты, когда вчитываться некогда, приходится действовать на полном автомате. И синий цвет обозначает обезболивающие, красный – сердечно-сосудистые, зелёный – поддерживающие организм препараты. Всегда.

– Агафья, – девичий голос за спиной вибрировал от нетерпения, – ты скоро? Не хватало ещё, чтобы ты – ты! – сегодня опоздала в «Гнездо»!

Агата поставила саквояж в шкаф и только после этого обернулась. Марфа Ставрина, весь этот год бывшая ее соседкой по комнате, разве что ногами не топала. Хохотушка и любительница рискованных шуток, сейчас сколько-то-юродная условная сестра кипела от возмущения. На вытянутых руках Марфа («Хоть раз обзовёшь Посадницей – поругаемся!» – заявила она при знакомстве) держала белую робу, которую время от времени встряхивала. Кончик носа покраснел, рыжие кудряшки подпрыгивали в такт движениям рук, конопушки стали опасно-яркими, и Агата решила не испытывать терпение подруги и условной родственницы.

– Давай сюда. Ну вот, измяла…

– Я измяла?! – вспылила Марфа и тут же рассмеялась. – Одевайся уже, чума ты тощая!

Теперь хохотали обе, и злополучная роба чуть не упала на пол. Они потешно смотрелись рядом – природная Ставрина и Ставрина приёмная. Кудель и веретено. Не слишком высокая, ширококостная, полногрудая и крутобёдрая, Марфа являла собой ярчайший образчик закатских представлений о женской красоте. По сравнению с ней Агата действительно выглядела тощей.

Наращивать мышечные объёмы она совершенно не собиралась, но как-то бороться с силой тяжести было надо. Поэтому поддержанные соответствующими препаратами, но всё равно отнимающие уйму времени и сил упражнения были направлены на оптимизацию уже имеющихся мышц. В конце концов, занятия на тренажерах и многие часы, посвященные плаванию в бассейне с очень солёной водой, дали нужный результат. И сейчас самой себе уроженка Волги напоминала витой, до удара кажущийся легким, хлыст.

А поначалу-то даже спать в экзаче[1] пришлось. И привыкать не только к силе тяжести, но и к людям, выросшим на Закате и разительно отличавшимся от большинства встреченных ею раньше. Чего стоил только разговор с приёмной теткой, состоявшийся на пятый день по прибытии!

…Сумерки скребутся в окно. Они с радостью проникли бы внутрь, но тёплый золотистый свет нескольких ламп надежно держит оборону. Сумерки раззадорены, они предпринимают всё новые и новые попытки… тщетно. Всё, что остаётся обиженным сумеркам – это прильнуть к стеклу и попробовать подслушать разговор.

– Ты, наверное, пытаешься сообразить, что мне здесь понадобилось, – говорит старшая из женщин. Она сидит в кресле, положив уставшие за день ноги на пуфик, и несколько скептически разглядывает младшую, лежащую на высокой широкой кровати.

Та дышит медленно, с трудом, как будто силой заставляет себя проталкивать воздух в непослушные лёгкие. Силуэт странно массивен по сравнению с лежащей на жёсткой подушке головой. Губы кривятся в вызывающей усмешке:

– Поглядеть на неблагодарную засранку?

– Вот, значит, как ты о себе думаешь? – приподнимает старшая густую бровь, которой давненько (а может, и вовсе никогда) не касался пинцет. – Интересно. Не льсти себе, Агафья, до неблагодарной засранки тебе семь вёрст, и все буераками.

– А разве быть неблагодарной засранкой лестно? – поименованная Агафьей младшая удивлена, причем так, что даже дыхание учащается. Правда, не сильно.

– Ох, девонька! – старшая насмешливо улыбается, в голосе звучат покровительственные нотки. – Быть неблагодарной засранкой надо уметь. Вынуждена тебя разочаровать: вряд ли ты когда-нибудь постигнешь это высокое искусство. Кстати, именно поэтому маловероятно, что ты выбьешься в Матери, даже если очень захочешь. А ты ведь не хочешь?

– Не хочу.

Младшая отвечает быстро, уверенно, не задумываясь. Должно быть, позиция по этому вопросу определена ею давно. И сумерки склонны согласиться, быть Матерью Семьи в матриархальном обществе – та еще морока.

– Вот именно, не хочешь. А чего ты хочешь? Причем настолько сильно, что готова рискнуть и сделать шунтирование в совершенно неподходящем для сей благой цели возрасте?

Взгляд младшей пытается ускользнуть в сторону, но впившиеся в ее лицо глаза старшей не позволяют сделать этого. Сумерки уже и сами не рады, что оказались так близко. Любопытство штука такая, губит не только кошек…

– Я хочу учиться, – медленно, словно нехотя отвечает младшая. На щеках проступают пятна румянца, но сумерки никак не могут решить: смущена хозяйка щек? Раздосадована? Злится?

– Для учебы шунтирование делать необязательно, – старшая непреклонна. – Разве только ты считаешь, что у тебя очень мало времени. Но почему? Почему ты думаешь именно так? Ты молода, у тебя всё впереди…

– Не всё, – цедит лежащая женщина, слегка приподнимаясь на локте. Под одеждой проступают чуть угловатые обводы экзоскелета. – Мне надо учиться быстро, потому…

– …потому что ты хочешь приносить пользу своей семье, и приносить её как можно больше и как можно быстрее. Понимаю. Но я так же понимаю, что в понятие «семья» ты вкладываешь не Ставриных, а тех двоих, вместе с которыми выбиралась с Волги. Помолчи, дай мне сказать. Я не вижу в этом ничего странного и, тем более, ничего дурного. Есть такое понятие: «импринтинг». Запечатление. В данном случае – запечатление в кризисной ситуации. Они для тебя семья, а мы нет. И ты мечешься между благодарностью нам и неприятием того образа жизни, мыслей и действий, которого, как ты думаешь, мы от тебя потребуем. Так вот, не потребуем.