Паук - Патрик Макграт

Утро следующего воскресенья выдалось светлым, ясным, и еще до восьми часов я услышал, как отец налил воды в чайник и зажег газ. Лязгнула большая черная сковородка, когда он ставил ее на плиту, послышалось, как открывается жестяная хлебница, где лежала горбушка от вчерашней буханки. Потом тишина — с кухни доносится запах беконного жира — он сидит за столом, пьет чай из белой эмалированной кружки со щербинками и макает хлеб в растопленный жир. Скрип ножек стула — он зашнуровывает ботинки, потом выходит в заднюю дверь, и я видел из окна спальни, как он шел по двору к велосипеду.

Должно быть, где-то во второй половине дня Хилда Уилкинсон перешла железнодорожную линию по мосту возле Омдерменского тупика и направилась по дорожке к участкам. Отец был в сарае, перебирал корзину накопанной утром картошки. Этот сарай — какая дрожь до сих пор пробирает меня при одном лишь воспоминании о нем! Внутри было темно, стоял сильный земляной запах. Там всегда были груды ящиков, мешков и корзин, конечно же, инструменты, лопаты, грабли, мотыги и прочее, завязанные мешочки с семенами на полках, а в темноте между стропилами паутина. Иногда я, закрыв за собой дверь, всматривался в нее часами, и в темноте сарая — окон там не было, лишь какой-то свет просачивался сквозь трещины и щели — в конце концов видел, как большое полотно паутины колышется, когда ее создатель быстро бежал по изящной тонкой западне к своей добыче. Иногда я распахивал дверь, дневной свет заливал сарай, паутина мерцала в солнечном сиянии, и я зачарованно глядел на утонченное изящество и совершенство ее строения. Но мне почему-то всегда не хватало времени, чтобы как следует разглядеть паутину в свете. Еще в сарае было старое, протертое, набитое конским волосом кресло, на деревянном ящике подле него стояла свеча в застывшей восковой лужице; и наконец чучело хорька — невесть откуда взявшееся — в запыленном стеклянном ящике на одной из полок задней стены. Хорек скалился, обнажая белые острые зубы, и поднимал одну лапу, его лоснящееся гибкое тело застыло в позе, выражающей внезапную тревогу, и хотя одного стеклянного глаза у зверька не было, а из отверстия торчала набивка, другой остро блестел в полумраке сарая и всегда выводил меня из душевного равновесия, если я долго смотрел на это злобное существо.

Отец, как я уже сказал, отбирал картошку, чтобы везти домой, и не слышал, как подошла Хилда. То воскресенье было ясным, но холодным. Он резко поднял взгляд и увидел Хилду, обрамленную солнечным светом, в дверном проеме, волосы ее были растрепаны, грудь вздымалась в одышке после быстрой ходьбы. Отец стоял в полумраке, согнувшись над корзиной, и с виноватым видом повернулся к женщине, с которой совокуплялся в воображении уже не раз. Та лениво оглядывала внутреннее пространство сарая. Отец медленно выпрямился, забыв, что в каждой руке держит по картофелине, хотя стискивал их так, что костяшки пальцев побелели. Хилда держала руки глубоко в карманах шубы.

— Мистер Клег? — хрипло спросила она, вопрошающе вздернув подбородок и вскинув брови.

— Да, — ответил отец, обретя наконец голос.

— Хорес Клег? Водопроводчик?

— Он самый, — произнес отец, бросая картофелины в корзину. Самообладание возвращалось к нему.

— У меня что-то барахлят трубы, — сказала Хилда. — Говорят, вы могли бы помочь.

В сущности, отношения моего отца с Хилдой Уилкинсон начались, когда он отправился к ней приводить в порядок трубы. На участке Хилда задерживаться не стала; время визита было назначено, оба вели себя сдержанно, по-деловому, и она ушла без единого хриплого смешка, без кокетливого вздергивания массивного розового подбородка, виляя то вправо, то влево, так как тщательно выбирала на огородной дорожке, куда ступать. Отец посмотрел ей вслед из двери сарая, потом вернулся внутрь и сел в кресло. Взял из корзины картофелину и стал медленно вертеть в пальцах, размышляя о только что произошедшем.

Хилда жила над табачной лавкой на Сплин-стрит, идущей за газовым заводом по дальней от канала стороне; она снимала квартиру вместе с Норой Темпл, той женщиной в шляпке, которую отец видел с ней в «Собаке и нищем». И несколько дней спустя отец прислонил велосипед к фонарному столбу возле табачной лавки. Бросив взгляд на купола газгольдеров, затеняющие дома и магазины на Сплин-стрит, он вошел в лавку, прошагал вглубь и стал взбираться по темной крутой узкой лестнице. А когда поднялся до середины, произошла неожиданность. Сверху внезапно послышались тяжелые шаги; потом с грохотом появился спускавшийся полный мужчина в толстом черном пальто с поднятым воротником и без единого слова оттолкнул моего отца к перилам, едва не спустив с лестницы. Через несколько секунд он протопал по лавке и вышел на улицу, вслед ему слабо звякнул дверной колокольчик. Отец был неприятно удивлен; хмурясь, он снова стал подниматься. Когда постучал, дверь квартиры чуть приоткрылась, в щель выглянула Нора Темпл, держалась она враждебно, недоверчиво, пока не услышала, что он водопроводчик. Потом возникло затруднение с открыванием двери, — Нора боялась, что выбегут кошки, в квартире жили десятки этих существ, шелудивые животные вечно линяли и мяукали. Поэтому отец протиснулся боком в щель и пошел за Норой, грузно ступавшей в тяжелых туфлях по короткому темному коридору, очень тесному из-за толстых пальто, свисавших с крючков и гвоздей в стенах; идти ему мешали и лезшие под ноги кошки. В конце коридора Нора распахнула дверь туалета.

— Здесь, — сказала она.

Но не успел отец войти в него, как сзади послышался знакомый голос:

— Это водопроводчик?

Отец обернулся. Хилда стояла в дверях своей спальни. На ней был туго подпоясанный халат из какой-то шелковистой ткани с глубоким вырезом на груди. Волосы были только что причесаны, она курила сигарету. Без высоких каблуков она оказалась пониже отца дюйма на два, и одно только это вызвало у него знакомую жаркую вспышку внутри.

— Добрый день, — сказал он, скованно стоя перед ней с кепкой в одной руке и сумкой с инструментами в другой.

Хилда прислонилась к косяку; отец видел, что ее комната заставлена мебелью. Незастеленная кровать была громадной, с темным лакированным подголовником между толстыми столбиками с шарами на концах. В изножье кровати почти вплотную к ней стоял туалетный столик, его большое зеркало с боковыми створками практически закрывало окно с линялой кружевной занавеской, в которое виднелась громада газового завода; на столике в беспорядке валялись косметика, щетки для волос, шпильки, заколки и цветные резинки. По одну сторону между кроватью и стеной стоял небольшой стол, тоже заваленный женскими вещицами, из этого хаоса вздымались полупустая бутылка портвейна и два немытых стакана. По другую — стул, так увешанный юбками, блузками, чулками и бельем, что представлял собой скорее горку ткани, холмик шелка и ситца, чем что-либо иное. Потом начался стук: внезапно в трубах раздались резкие металлические удары.

— Слышите? — сказала Хилда. — И так каждые двадцать минут.

— Гидравлический удар, — произнес отец в своей отрывистой угрюмой манере.

Хилда чуть изменила позу и выпустила табачный дым к потолку.