Князь Кий: Основатель Киева - Василий Седугин

Некоторое время полз, потом отдыхал, потом снова полз. Терял сознание, приходил в себя, снова полз... И уже в полузабытьи влез в свой барак, стал звать слабым голосом:

— Братцы, на помощь... на помощь, братцы...

И потерял сознание.

Когда пришёл в себя, увидел, что лежит на своём месте в бараке, а рядом суетится лекарь-травник, щуплый сгорбленный старичок с ласковыми глазками и певучим голоском.

— А, очнулся, чудо-богатырь, — обрадовался он. — Напугал ты нас, сокол ясный, премного напугал. Но теперь всё позади, вылечим мы тебя и на ноги поставим. И будешь ты ещё крепче, чем был, потому что залатали мы тебя надёжно, а молодые силы твои неисчерпаемы и на необыкновенные чудеса способны. К тому же за тебя молятся и желают выздоровления все обитающие в бараке, а также все знающие тебя люди. Так ты полюбился им. А доброе чувство и любовь многих людей творят чудеса, поверь мне, человеку, повидавшему на своём долгом веку много страждущих и ищущих исцеления!

К Кию постепенно возвращалась память. Спросил:

— А тот, которого я... Он жив?

— Жив, жив. Он из аваров. Я перевязал, а потом его увезли в Акрополь. Тоже много крови потерял, но жить будет.

— Ошва Всевышнему, — промолвил Кий и снова уснул.

Вечером пришёл рабочий люд. Каждый подходил к Кию, трогал за руки, гладил или просто ободряюще улыбался, многие говорили:

— Молодец! Троих одолел! Не каждый может...

Явился и мастер Ярумил, он жил в другом бараке. Присел рядом, улыбнулся одними глазами, подмигнул:

— Ну как ты?

— Ничего. Молотом ещё помахаем!

— Надеюсь.

И, наклонившись к Кию, спросил шёпотом:

— Ты хоть знаешь, кого от смерти спас?

— Нет. Темно было.

— Нашего хозяина!

— Да что ты!

— Сам посуди. Является утром сегодня его брат в кузницу, говорит: «Теперь несколько дней буду замещать Савлия. Его вчера грабители порезали, еле живой лежит». Ну вот мы и решили, что это ты его к бараку приволок.

— И какое лихо занесло его в рабский городок?

— Спроси сам! Наверно, спьяну. Помнишь, он с утра был выпивши? А пьяным, сам знаешь, какие он кренделя выделывает!

— Чудеса в решете!

— Но тебе-то хуже не будет! Может, подарок какой даст или денег.

— Ещё чего! Я его раб, а раб обязан защищать своего хозяина. Я вот думаю, дал бы он мне вылечиться как следует. Хоть отосплюсь за все годы...

— И то верно. Я бы тоже не против. В какое-то время спали мы вдоволь?

Две недели Кий лечился, отлёживался. На третью погнали на работу. Ярумил выбрал изделия полегче — скобы и прочую мелочь, сам взялся за молот, а Кий занял его место. Но всё равно скоро покрылся испариной, тяжело давалось каждое движение.

Перед обедом пришёл брат хозяина, двадцатилетний долговязый рыжий парень с неприятным липким взглядом синих глаз, обрамленных поросячьими ресницами. Он отозвал в сторону Ярумила, стал что-то втолковывать, вытягивая тонкие губы. Кий присел на скамеечку, чувствуя слабость во всём теле. И тут он заметил, что Ярумил стал поглядывать на него, да и брат хозяина вроде бы косился в его сторону. У Кия защемило в груди. По опыту он знал, что излишнее внимание хозяев ничего хорошего рабу не сулит. «Может, и не обо мне вовсе речь», — старался успокоить он себя. Но нет, Ярумил вдруг изменился в лице, глаза его расширились, теперь он не отводил взгляда от Кия. «Во что-то влип, — холодея внутри, окончательно решил Кий. — Сколько нашего брата рабов пропадали ни за что...»

Наконец Ярумил жестом подозвал его к себе. Кий подошёл, низко поклонился авару.

— Вот он, значит, и есть тот самый Кий, — угодливо произнёс мастер. — Он спас твоего брата от разбойников.

У Кия отлегло от сердца. «Слава Перуну, обойдётся на сей раз без порки».

Авар молча смотрел на него немигающими глазами.

— И вот за то, что ты спас своего хозяина от верной смерти, жалует он тебя вольной, — радостно, сообщил Ярумил.

— Премного благодарен, — не совсем поняв сказанного поклонился Кий.

— Дурак! В ноги падай за такую милость! — прикрикнул на него Ярумил. — Свободным человеком становишься по воле хозяина!

Кий привычно упал на утрамбованный, пахнущий пылью земляной пол, замер, стараясь уяснить сказанное мастером.

— А теперь вставай. Вот тебе знак вольноотпущенника, — и Ярумил протянул Кию кусок пергамента с замысловатыми письменами и печатью. — Можно ли ошейник с него снимать? — подобострастно обратился он к авару.

Тот молча кивнул головой и, даже не взглянув на Кия, направился к выходу. Они молча и почтительно провожали его взглядом. Но лишь тот скрылся за дверью, как Ярумил кинулся к Кию, облапил его здоровенными руками и стал тискать, приговаривая:

— Ай да Кий! Ай да молодец! Вольную завоевал! Кровушкой своей свободу приобрёл! Ай да Кий! Пойдём, я сниму с тебя позорный ошейник раба, никому не доверю!

Он подвёл его к наковальне и парой ударов молоточком выбил штырёк. Металлический ошейник упал к ногам Кия.

— Всё! Теперь ты свободный человек! Эй, люди! Смотрите на него! Он может идти, куда захочет, и делать, что пожелает!

От соседних горнов потянулись мастеровые, с удивлением и восхищением глядели на Кия, жали ему руки, хлопали по плечам, спине, толкали в грудь. Кий стоял недвижим, словно громом поражённый.

— Да он совсем очумел от счастья! — выкрикнул кто-то.

И Кий будто очнулся.

— Спасибо вам, — еле слышно прохрипел он, губы его задрожали, ноги подкосились, и он присел на корточки, обхватив голову руками.

Откуда-то появился кувшин с вином, глиняные кружки, сунули одну из них Кию, стали чокаться с ним, поздравлять. Кий снизу обводил всех увлажнёнными глазами, жалко улыбался.

Вдруг кто-то крикнул:

— Надсмотрщик!

И все мгновенно разбежались.

К Кию подошёл здоровенный детина.

— Почему не работаешь? — и замахнулся плёткой. Его остановил Ярумил:

— Не смей бить! Он теперь свободный человек! — и показал ему кусок пергамента.

— Зато ты раб! — и плеть опоясала тело Ярумила.

— Ничего, — поёживаясь от боли, сказал мастер, когда надсмотрщик удалился. — Зато тебя теперь никто и пальцем не тронет!

Они на прощание обнялись. Ярумил заплакал:

— А мне, видно, вечно здесь оставаться. И косточки мои сгниют в невольничьей земле...

Кий обошёл всю кузницу и обнялся с мастеровыми, с которыми проработал десяток лет. Все желали ему успеха и смотрели с откровенной завистью и тоской.