Сложный выбор - Михаил Викторович Черкасов

к своей маме. Бабушка Маня стала чувствовать себя совсем плохо, она хорошо знала Асю и тоже переживала. Настя собиралась за ней поухаживать, но через день баба Маня умерла. Врачи сказали: сердце.

Как бы Николаю не хотелось выходить в люди, пропустить похороны тёщи он не мог. Это его долг перед женой, долг супруга. Похороны, по просьбе бабы Мани, были самые обычные. Настя хотела бы похоронить свою маму на городском кладбище, купить хорошее место и поставить красивый памятник, но знала, что это не обрадует покойную. А потому пришлось выбрать простое кладбище в двух километрах от деревенского дома бабы Мани.

Настя с Лизой рыдали во время погребальной церемонии, Николай стоял рядом. И думал об Асе. О том, что рано или поздно, если он ничего не придумает, придётся самому хоронить Асю. Где-нибудь в лесу выкопать ей могилку, вместо креста вставить в землю палку и присыпать камнями.

От подобных мыслей горло Николая обручем стягивал страх.

После похорон Настя была сама не своя. То молчала часами, то срывалась в истерику, не жалея картины и посуду. То просила Николая побыть рядом, то посылала его к чёрту, обвиняя в смерти матери. То умоляла Лизу приехать домой, хотя бы на часок, то грубо отправляла обратно в город, замечая, что ей нужно в первую очередь думать об учёбе. После каждого приступа ярости Настя начинала плакать и просить у всех прощения, говорить, какой ужасной дочерью она была, какой ужасной матерью и женой стала.

Долго терпеть перепады настроения было опасно и для Насти, и для окружающих. Её положили в больницу. Николай подозревал, что стрессы добили Настину психику, но врачи заверили его, что ей просто нужно время и покой.

— Наберитесь терпения, ― сказали они. ―Надеемся, ей скоро станет лучше.

Часть 8

В тот же день, когда Настю положили в больницу, Николай спустился в подвал к Асе. В последнее время его стали посещать мысли о том, что возможно, с ней получится поговорить, объяснить свой поступок, извиниться, и может она поймёт и простит. Тогда Николай её отпустит, Ася вернётся домой, и они забудут о случившемся.

Но как только он вошёл, она вся сжалась в маленький комок. По её бледным щекам бежали слёзы, Ася, явно похудевшая, дрожала от страха, от ужаса перед ним. Николаю было так жалко её, так невыносимо смотреть на её муки. Она то рыдала, то умоляла её отпустить, то угрожала, иногда Николаю казалось, что Ася пытается делать всё это одновременно. Мысли совсем запутались у него в голове, он не выдержал и, так и не сказав ни слова, ушёл.

Что же ему делать? Он не насильник, не убийца, не маньяк, он просто человек, который попал в сложную ситуацию. Да, Николай виноват, очень виноват, но кто не ошибается? Неужели он должен из-за одной оплошности отправиться в тюрьму и опорочить доброе имя своей семьи? Ещё вчера подобный исход казался ему справедливым, но то было вчера…

Николай поднялся в гостиную и уселся на диван. Некоторое время он тупо смотрел перед собой, прислушиваясь к тишине пустого дома, а потом начал бродить по коридорам и комнатам, бубня себе что-то под нос. С заходом солнца Николай, так и не включивший в доме свет, стал напоминать неспокойного призрака.

Внутри него шла борьба. Чувство вины устроило поединок с чувством справедливости. В один момент Николаю хотелось отпустить девушку и принять заслуженное наказание, в другой ― убить и забыть, как страшной сон, а иногда его и вовсе посещала мысль повеситься. Смерть ведь наверняка принесёт ему облегчение.

— Облегчение?! ― Да грёбанная смерть ― это конец! Конец!

Да нет там ничего, прах и пепел, или гроб и кости. Душа ¬— она бессмертна, но я. Меня же не будет уже никогда.

Да к чёрту всё!

Так он и провел эту ночь. Засыпал ненадолго и, проснувшись, понимал, что его жизнь превратилась в кошмар наяву, все, что происходит — вовсе не сон. Он снова наливал в стакан виски и погружался в тяжёлые размышления.

Часть 9

Жизнь Николая раздробилась на три части. В первой он продолжал изо всех сил играть роль мужа, навещал в больнице жену, звонил дочери, узнавал, как у неё дела. Во второй, сам того не желая ― а иногда и желая, ― занимался мысленным самоистязанием. Обвинял себя в случившемся, называл жалким трусом, представлял, как на него смотрит дочь, узнав правду, как он, позор семьи, отправляется в тюрьму. В третьей части он, спустившись к Асе, покормив её и принеся какие-то лекарства, подолгу молча смотрел на неё.

Если бы Николай мог заглянуть в мысли к девушке, то узнал бы, как сильно её пугает это молчание. Агрессия страшна, но она хотя бы прямолинейна и понятна, а молчаливые взгляды… Может Николай задумал что-то ужасное? Сейчас, будучи прикованной к трубе, Ася предпочла бы понять что-то … Но она ничего не спрашивала, боясь с ним даже заговорить.

Но никаких злых мыслей у Николая не было. В те минуты, когда находился рядом с девушкой, он вообще ни о чём не думал. В голове была пустота.

Иногда Николай подходил к плачущей Асе и пытался вытереть с её щёк слёзы, но она отталкивала его руку и начинала ещё сильней рыдать, дрожа всем телом.

— Прости меня, ― тихо говорил он. ― Прости.

Через некоторое время Николай поймал себя на мыслях о том, как она красива — девушка нравилась ему до все событий, а теперь он может совсем близко рассмотреть её… Зелёные заплаканные глаза были прекрасны. Светлые, растрёпанные волосы спадали с её нежных плеч, маленькие ручки, с тонкими пальчиками прикрывали личико, когда она плакала. Он просто всё сильней и сильней влюблялся в неё… Оставив ей воды и еды, Николай молча уходил, плотно закрывая за собой дверь.

Так прошло несколько дней. Выхода из этой ситуации он так и не нашёл, но странные мысли стали посещать его голову … Неожиданно он стал строить планы на совместное с Асей будущее: вдруг она со временем простит и полюбит его, и они вместе уедут куда-нибудь, далеко-далеко, где их никто не знает.

Ведь существует же такое понятие как ' Стокгольмский синдром ' — когда жертва сначала симпатизируют похитителю, а потом влюбляются в него.

Может нужно ещё время, может нужно поговорить с ней, как-то наладить отношения, но как начать — он не знает. Николай посмотрел на себя в зеркало. Заметил мешки под глазами, угрюмый потухший взгляд и ему