Самый Странный Бар Во Вселенной - Флетчер Прэтт

– Шесть puttonos; это хорошо. Можете наливать.

Когда мистер Коэн с громким хлопком вытащил пробку, амазонка обратилась к миссис Джонас.

– У многих случаются неприятности с мужчинами, – заметила она, – но любой, кто решит, будто мне легче, чем другим, – просто невежда.

– Тссс… – прошептала миссис Джонас. – Вы напугаете мистера Джефферса так, что он будет всю оставшуюся жизнь сторониться женщин, а он – один из самых достойных холостяков в округе. Я держу его на крючке.

– О, не знаю… – начал мистер Джефферс.

Крупная женщина качнулась к мистеру Коэну – ему показалось, что опустился разводной мост.

– Вы должны рассказать ей, какие у меня неприятности с моим мужем, моим Путци, – решительно заявила она.

На лице мистера Коэна отразилась такая же решимость, как на лице его клиентки.

– Поймите, госпожа Вакареску, – сказал он, – это свободная страна, и если вы хотите побеседовать о своих неприятностях, я не могу вам помешать. Но я не стану говорить о таких вещах у Гавагана, Богом клянусь, потому что, во-первых, это плохо для бизнеса; и во-вторых, отец Макконахи заставит меня покаяться. И я предупреждаю вас, что ваш муж может приходить сюда и пить пиво, как и все прочие, но собак мы в баре Гавагана не обслуживаем.

Госпожу Вакареску, казалось, это не остановило.

– Я заплачу за бутылку токайского и для него, – сказала она, сделав большой глоток. – Но дело все в том, что он не выйдет отсюда, пока темно. И я знаю, куда он ходит по ночам, когда не собирается Sаngerbund.

Мистер Джефферс произнес:

– Я ничего не понимаю. Почему ваш муж не может выйти из бара Гавагана, пока темно? Он же не может тут остаться на всю ночь, не так ли?

Госпожа Вакареску одарила его взглядом, исполненным жгучего презрения:

– Потому что он мой Путци, и на сей раз он не сможет испортить мне отпуск, как обычно. Ночью он выходит отсюда, он бегает с какой-то сукой…

Миссис Джонас содрогнулась; мистер Джефферс прочистил горло.

– …а наутро у меня снова с ним проблемы. – Госпожа Вакареску плеснула себе еще токайского и осмотрела слушателей. Мистер Коэн вышел из-за стойки со второй бутылкой вина и поставил ее на столик.

– Четыре доллара и двадцать центов, – произнес он.

Госпожа Вакареску открыла сумочку.

– Вы тоже должны меня понять… дорогая леди.

– Не думаю… – начала миссис Джонас довольно холодным тоном.

– Ах, вы думаете, что я – не леди, – сказала госпожа Вакареску, – из-за того, что я говорю, не так ли? Но мой друг мистер Коэн скажет вам, что все верно, я не позволяю себе никаких ругательств.

– У нас тут солидное заведение, – заявил мистер Коэн.

Миссис Джонас проговорила:

– Кажется, я чего-то не понимаю.

Госпожа Вакареску достала носовой платок, сильно пахнущий пачулями, и приложила его сначала к одному глазу, потом к другому.

***

– Это мой Путци, – сказала она. – Я все расскажу, и вы поймете. Не было мужчин, равных Путци, когда я впервые повстречалась с ним в Будапеште; он был сильный, красивый, высокий, как могучее дерево. Мы в то лето по воскресеньям устраивали пикники на островах близ Будапешта, и мы ели редиску и пили светлое пиво, и он рассказывал мне разные истории, и мы рвали цветы. Он обещал мне все, даже замок в Трансильвании, откуда он приехал, и мать сказала, что он – хороший молодой человек и мне следует выйти за него замуж. Но он не мог венчаться в церкви; ему нужна была церемония с Amtmann, это вроде местного мирового судьи. Моей матери это не нравилось, она говорила, что свадьба с Amtmann – дело нехорошее, и если Путци не хочет венчаться, то мне вообще не следует выходить за него.

Но это – любовь. (Госпожа Вакареску вздохнула, приложила руку к более чем внушительной груди и снова выпила вина.) И вот однажды я сбежала с Путци, и мы поженились у Amtmann, как он и предлагал. Сначала все шло прекрасно, только мы не устраивали больше пикников, потому что он говорил, что ему нужно сосредоточиться в воскресенье ближе к вечеру. Но он только и делал, что пил пиво и выглядывал из окна. А по ночам он вел себя очень забавно, ходил туда-сюда по комнате, и я не могла заставить его вечером сходить домой к моей матери, чтобы съесть штрудель и выпить кофе.

И это было только начало. Вы знаете, как это бывает, леди (она указала на миссис Джонас); эти мужчины, они будут обещать вам все, пока не добьются своего, а что с вами потом станется? Именно так случилось с Путци. Когда я его спрашивала, где же мой замок в Трансильвании, он брал меня за руку, тащил на кухню и говорил, что вот здесь – мой замок. Вы еще не знаете, на что способны мужчины. Ему не нравились колбаски, которые я готовила на обед, – бах! – и колбаски летели на пол. Ему не нравились некоторые мои подруги, которые заходили по вечерам на кофе со штруделем, и он говорил: «Вышвырни отсюда этих дур, пока они не сожрали все деньги, которые я заработал!» И это при них, заметьте. Когда я говорила, что они – мои подруги и вообще это не его дело, он надевал шляпу и уходил из дома, и больше я до утра его не видела.

По утрам он возвращался – очень милый, сладкий, как рождественский пирог, и он старался всячески мне угождать, и я понимала: что-то идет не так; подобное чувство возникает всегда, когда муж пытается подлизаться к вам сильнее обычного. И я решила, что он, возможно, связался с какой-то женщиной, и в следующий раз, когда пришли мои приятельницы и он удалился, как и раньше, я начала выяснять, знает ли кто-нибудь, куда ходит Путци. Выяснить я смогла только одно – он шел в Kettler’s Bierstube, полночи пил там пиво, а потом снова ушел. И каждый раз по утрам он приходил не совсем трезвым, но все-таки пытался ластиться ко мне.

Он поступал так раз в неделю в течение нескольких месяцев, и я больше терпеть не могла. И однажды ночью я решила, что я запру дверь и не пущу обратно этого гадкого бездельника.

Я пошла запирать дверь, но когда я шла по коридору, передо мной появилась такса. Это была упитанная, хорошая собака. И хотя я этой таксы прежде не видела, но сразу заметила, что собаке я нравлюсь, потому что она встала на задние лапы и попыталась облизать мне руку, а когда я попыталась выгнать животное, оно явно не захотело уходить.

Так что я решила, что если такса хочет стать моей таксой, то, может быть, пес окажется лучшим компаньоном, чем Путци. Я отыскала старый коврик, дала песику немного воды и несколько свиных хрящиков, оставшихся от обеда, а потом вернулась и заперла дверь.

Но когда я проснулась утром, рядом со мной в постели валялся мой пьяный дуролом – муж, храпевший, как паровоз. Я не могла ничего понять. Дверь была не просто заперта на замок, засов тоже остался на месте, а окна мы всегда закрывали, потому что ночной воздух очень вреден. Моя мать знала в Сегеде одну женщину, которая умерла, потому что не закрывала на ночь окна.