Лев Бакст, портрет художника в образе еврея - Ольга Медведкова

Левинсон[31] родился в 1887 году в еврейской семье в городе Ковно, где его отец имел медицинскую практику; переехал затем в Петербург, жил неподалеку от Мариинского театра, который рано начал посещать, учился в Петершуле, немецкой школе, одной из лучших в Петербурге, в которой двадцатилетием ранее учились почти все друзья Бакста по Миру искусства. По причине своего еврейства он поступил сначала в Дерптский, но затем перевелся в Петербургский университет, на романо-германское отделение историко-филологического факультета, которое окончил в 1912 году, то есть именно тогда, когда Бакст окончательно переехал в Париж. В этом же году он женился на Двойре Либе Шлеймовне Шарф, и вскоре у них родилась дочь Мария[32]. Еще до окончания университета Левинсон начал активно печататься. Он часто ездил в Европу, в Париж, бывал на спектаклях Русских сезонов и писал о них заметки, часто весьма критические[33]. В 1917 году, сдав магистерские экзамены и защитив работу о мемуарах Сен-Симона, он получил место доцента в Петроградском университете. Одним из первых прочитанных им курсов стал курс, посвященный «религиозным учениям в современной французской литературе». В 1917 году вышла в свет его книга Старый и новый балет[34]. До своего отъезда в Эстонию в марте 1920 года Левинсон работал в издательстве Всемирная литература[35] и в Институте истории искусств. В 1921 году он с женой и дочерью переехал в Париж, поселился в 14-м округе, рядом с парком Монсури[36], и почти сразу стал работать в иллюстрированном журнале Comoedia. Специальностью его стали балетные рецензии[37]. Журнал был основан Морисом де Брюнофф (1861–1936[38]), издателем программ и афиш Русских сезонов. Бакст и Брюнофф дружили, переписывались, даже собирались одно время стать деловыми партнерами. Можно легко предположить, что именно Бакст помог Левинсону найти эту работу, а затем воспользовался его французским пером для написания своей биографии[39]. Сам Бакст, хотя и свободно владел французским, прозу свою до конца жизни писал по-русски и, видимо, французскому своему доверял не вполне. Так, в одном из писем неизвестному адресату, датированном 21 декабря 1912 года, он писал: «Прошу меня извинить за то, что я не смог послать Вам раньше этот рассказ о годах моей борьбы (которая продолжается), я был очень занят последнее время. Разумеется, там будут неудачные фразы; будучи иностранцем, я их не замечаю. Будьте любезны, поправьте их – я Вам буду очень благодарен»[40].

Что еще, помимо языка, привлекло Бакста в Левинсоне? Возможно, разделяемое обоими представление о культурной роли эмансипированного еврейства. Именно культурное наследие являлось для обоих тем мостом, по которому евреи могли и должны были войти в современное общество. Благодаря такому родству Левинсон и смог стать не столько биографом, сколько историком жизни Бакста. Поняв логику этой истории, воссозданной им по рассказам Бакста, мы можем одновременно и лучше ее оценить, и правильнее ею пользоваться. Мы можем благодаря ей понять, как Бакст сам выстраивал свою историю, представлял свою судьбу. Многие указания Левинсона открывают нам доступ к другим, неизвестным до сих пор источникам.

Еще одним интереснейшим автором, писавшим, правда, не со слов Бакста, но со слов его близкого друга Вальтера Нувеля (1871–1949), является Арнольд Хаскелл (1903–1980). Он также был балетоманом и практически создателем Британского балета. В юности он работал с Дягилевым, участвовал в Русских сезонах и дружил с Нувелем. Чрезвычайно важные для нашей истории записки последнего – проясняющие несколько моментов в биографии Бакста – стали основой написанной Хаскеллом биографии Дягилева[41].