Плюнет, поцелует, к сердцу прижмет, к черту пошлет, своей назовет - Элис Манро

И вдруг тот редкостный случай, когда ею заинтересовались, причем она понимала, что случай из ряда вон. А Сабита – что ж… Расставаясь с нею, Сабита, естественно, не сронила слезинки, хотя Джоанна была ей ближе всех, была ей, можно сказать, вместо матери, поскольку мать девочки умерла. Мистер Маккаули – да, он расстроится, когда ему придется с нею расстаться, потому что она служила на совесть и найти ей замену будет нелегко, но это и все, о чем он в тот момент подумает. Такой же избалованный эгоист, как его внучка. Что до соседей, то они обрадуются. Джоанна умудрилась перессориться с обоими соседями – и слева, и справа. По одну сторону от дома у соседей был пес, который рыл ямы в ее огороде – то зарывал, то выкапывал заветную косточку: да ради бога, пусть копает, но на своем участке. А по другую сторону предметом распри стало черешневое дерево, ствол которого высился на дворе Маккаули, а львиная доля ягод росла на ветках, нависающих над соседним двором. В обоих случаях она подняла скандал и победила. Пес был посажен на цепь, и другие соседи тоже оставили чужую черешню в покое. Со стремянки она дотягивалась почти до всех ягод над тем двором, но соседи больше не отгоняли от дерева птиц, и это заметно сказалось на урожаях.

Без нее мистер Маккаули позволил бы им срывать черешню? Позволил бы. И псу позволил бы копать. Он вообще позволял верхом на себе ездить. Отчасти это объяснялось тем, что соседи все люди пришлые, живут в домах, которых раньше не было, и он предпочитал их просто не замечать. Было время, когда на Выставочной дороге стояло всего три или четыре больших дома. Через дорогу от них была луговина, пустырь, на котором проводились осенние ярмарки (официально они назывались «Сельскохозяйственными выставками», отсюда и название дороги, по обеим сторонам которой росли фруктовые деревья и паслась скотина). А лет около двенадцати назад землю в этих местах продали, поделив на стандартные участки, на которых выросли дома – маленькие разномастные и разностильные одноэтажные домики, одни с приспособленными под жилье чердаками, другие с неприспособленными. Некоторые уже приобретают вид довольно затрапезный.

Из этих домиков только в двух-трех жили люди, которых мистер Маккаули знал и с кем дружески общался. Например, с учительницей мисс Гуд и ее матерью, а также с Шульцами, у которых мастерская по ремонту обуви. Дочка этих самых Шульцев Эдит как раз и была (во всяком случае, раньше была) закадычной подружкой Сабиты. Что естественно, ведь они учились в одном классе, по крайней мере последние два семестра, после того как Сабиту оставили на второй год. Да и жили они по соседству. Мистер Маккаули не возражал – быть может, уже вынашивал идею вскоре вовсе отправить Сабиту в Торонто, где у нее пойдет совсем другая жизнь. Джоанна бы не выбрала ей в подружки Эдит, хотя девочка никогда не грубила и у них в доме вела себя смирно. Да и неглупа была. В этом-то, может, как раз и проблема: она была умненькая, а Сабита не очень. В результате умная Эдит подбивала Сабиту на всякое озорство.

Но нынче все это позади. Теперь, когда в ее жизнь вошла та самая двоюродная тетя Роксана (миссис Губер), дочка Шульцев отошла на второй план, сделавшись частью детского полузабытого прошлого.

…собираюсь договориться насчет отправки всей Вашей мебели на поезде туда к Вам и постараюсь как можно скорее, внеся предоплату как только мне скажут, сколько это будет стоить. Все думаю о том, как она Вам там нужна. Надеюсь Вам не таким уж сюрпризом будет также и то что вы не возражаете, если я вместе с мебелью приеду тоже, чтобы во всем Вам помогать, что я по-моему действительно умею.

Таково было письмо, которое, прежде чем двинуться на вокзал, она снесла на почту. Первое письмо, отправленное ему напрямую. До этого она свои письма вкладывала в те, что под ее нажимом писала отцу Сабита. Его письма Джоанне приходили точно так же, на отдельных аккуратно сложенных листках с ее именем, напечатанным на машинке с обратной стороны страницы, чтобы уж точно никто не ошибся. Во-первых, это не давало ничего узнать работникам почты, да и лишнюю марку сэкономить никогда не вредно. Сабита, конечно, может проболтаться дедушке или даже прочесть, что папа пишет Джоанне, но как на это среагирует старый дед, Джоанне было далеко не так интересно, как сами письма, весь процесс – и писания, и получения ответов.

Мебель хранилась сваленной в глубине сарая, который был подсобным помещением скорее городского, чем действительно сельского типа – не то что какой-нибудь хлев со скотиной или амбар с зерном. Когда примерно год назад Джоанна впервые на это дело глянула со вниманием, она увидела, что мебель покрыта толстым слоем пыли и обляпана голубиным пометом. Вещи свалены как попало и даже ничем не покрыты. Что могла, она выволокла во двор, освобождая в сарае подступы к предметам, таскать которые ей оказалось не по силам, – к дивану, серванту, горке и массивному обеденному столу. Станок кровати ей удалось разобрать на части. Потом она протирала дерево мягкими тряпками, потом лимонным маслом, так что, когда закончила, все стало как конфетка. Сияло и лучилось. Этакая кленовая конфетка: мебель была из полированного клена «птичий глаз». Смотрелся он, на ее взгляд, великолепно – под стать какой-нибудь красавице-блондинке на атласных простынях. Богато и современно, – куда до него темной древесине, из которой сделана мрачная мебель, что у Маккаули в доме, не говоря уж о том, какое занудство за ней ухаживать, вытирать пыль с завитушек корявой резьбы. Главное, та, что в сарае, в ее сознании была его мебелью, продолжая таковой оставаться и после того, как в ней приняла столь деятельное участие сама Джоанна, в среду чуть не всю ее снова вытащив во двор. Еще год назад на нижний слой мебели она положила старые одеяла, чтобы не повредить предметами, которые будут уложены сверху, а те, что сверху, прикрыла простынями для защиты от птиц, так что теперь на мебели была только тонкая пыль. Но, прежде чем убрать в сарай, она снова все протерла и смазала лимонным маслом, чтобы грузовика, который прибудет в пятницу, мебель дожидалась уже в готовом и защищенном виде.

Уважаемый мистер Маккаули!

Сегодня днем (в пятницу) я съезжаю. Уезжаю поездом насовсем. Я понимаю, что нехорошо Вас заранее не известить, зато Вы можете мне не платить последнее жалованье – там получается за три недели если считать включая понедельник. На плите говядина тушеная с овощами стоит в пароварке только чуть подогреть. Хватит на три раза, а растянуть так и на четыре. Как подогрелось Вы наложите себе сколько надо, накройте крышкой и уберите в холодильник. Не забудьте! Главное сразу накрыть, а то испортится. Приветы Вам и Сабите. Как устроюсь сразу напишу, Джоанна Парри.

P. S. А мебель я отправила мистеру Будро, так как она ему может понадобиться. Как ставите на подогрев не забывайте проверить хватает ли воды в нижней каструле.

То, что билет Джоанна купила до Гдыни, мистер Маккаули выяснил без труда. Просто позвонил станционному клерку и спросил. Не пришлось даже напрягать память, описывая внешность Джоанны: старая или молодая, на вид тощая или довольно-таки упитанная и какого цвета у нее пальто – все это отпало за ненадобностью, стоило упомянуть мебель.

Когда клерк взял трубку, отвечая на его звонок, в зале ожидания слонялись люди, ждали вечерний поезд. Сперва клерк пытался говорить приглушенно, но, услышав об украденной мебели, взволновался (хотя на самом деле мистер Маккаули всего-то и сказал: «…а еще, насколько я понял, она взяла с собой что-то из мебели»). Стал бить себя в грудь и клясться: дескать, знай он, кто она и что задумала, да разве бы он позволил?.. ее ноги бы в поезде не было! Это заявление люди услышали и стали повторять как нечто достоверное; никто даже не задался вопросом, как это, интересно, он не пустил бы в поезд взрослую женщину, заплатившую за билет, не имея прямого доказательства того, что она воровка. В большинстве своем те, кто повторял его слова, полагали, что он вполне мог и не пустить, – столь велика была их вера во всемогущество станционных служащих и таких прямоспинных, облаченных в костюмы-тройки начальственных старцев, как мистер Маккаули.