Четыре с половиной холостяка - Светлана Лубенец

Альбинка покраснела сразу всем лицом, шеей и даже тонкими ручонками.

– Неужели попала в точку? – всплеснула я руками. – Ну-ка поделись! Правда, что-то с трудом верится…

– То, на что ты намекаешь, – не главное, – дрожащим голоском ответила Альбинка. – Хотя и немаловажно. Я все-таки женщина…

– Ты?! Женщина?! – Я решила добить подругу окончательно. – Да ты погляди на свои сивые волосенки! На свой рыбий рот! На эти абсолютно голые глаза! Хотя бы с получки отслюнявила себе на тушь и помаду!

– Мне все это не идет…

– Кто сказал тебе такую глупость?

– Рома…

– Ах, Рома! Тогда ясно! Твой Рома хочет, чтобы ты выглядела серой молью, на которую никто никогда не позарится. А он будет к тебе приходить, когда захочет, и пить из тебя кровь вместе со всеми остальными соками. Вурдалак!

– Ты, как всегда, все преувеличиваешь, Наташа!

– Я преувеличиваю? Да я еще и преуменьшаю! Все, надоело. Сейчас я займусь тобой вплотную. И не думай сопротивляться, не то отберу свои бюстгальтеры и триста рублей до зарплаты. Раздевайся! Мигом!

– Зачем? – Альбинка вскочила с табуретки и хотела спастись от меня бегством, но я быстро перекрыла ей путь к отступлению собственным телом.

– Затем! Красить тебя буду. В цвет баклажана!

– С ума сошла!

– Вот именно – сошла. Потому что себе купила и от себя отрываю. Цени, подруга!

И, держа под прицелом коридор, чтобы подруга не сумела улизнуть, я быстро юркнула в ванную, откуда так же мгновенно выскочила с яркой коробочкой в одной руке и со старым полотенцем наперевес – в другой. Испуганная Альбинка так и стояла посреди кухни. Я же говорила: с ней сюсюкать нельзя. Ее надо брать оголтелым напором. Что, кстати, хорошо усвоил и паленый прибалт Дюбарев.

Радикальный баклажан оказался в самый раз. Блеклое Альбинкино лицо приобрело молочную матовость мраморной статуэтки. Подходящую по тону помаду пришлось выковыривать спичкой из старого тюбика, который я уже хотела выбросить. Накрашенные ресницы придали облику подруги классическую законченность.

– Нет! Ты не женщина! – заявила я, отстранившись от своей модели.

– А кто? – опять испугалась Альбинка, и ее щеки окрасил нежнейший румянец в тон радикальному баклажану.

– Ты… ты просто… японская икебана! – наконец нашла я подходящее сравнение. – Пошли к зеркалу!

Окинув взглядом собственное отображение, Альбинка произнесла нечто среднее между «ух ты!» и «не может быть!», что прозвучало примерно так:

– У-у-у-ух-х-х… не… м… бы-ы-ыть…

После этого подруга перевела взгляд на меня, и ее свеженакрашенные глаза наполнились готовой пролиться в любой момент влагой. Я ее понимала. Поплакать было над чем. Вернее, над кем. На фоне баклажана и моей старой помады, так удачно расположившейся на Альбинкиных губах, я выглядела той самой серой молью, которой я ее только что обзывала. Посудите сами, на что похож мой портрет:

а) отросшая бесформенная стрижка;

б) темные корни и рыжеватые посеченные концы волос;

в) бледные губы, ибо помада была съедена вместе с яичницей; и наконец

г) потекшая тушь с правого глаза, в который попала вода, когда я смывала с Альбинкиных волос краску.

В общем я сейчас рядом с преобразившейся подругой напоминала в лучшем случае несчастную Золушку, собравшую свою сестрицу на бал и готовящуюся к переборке семи мешков фасоли.

– А как же ты? – простонала верная и добросердечная Альбина.

Честно говоря, про себя я тоже поняла: эдаким убожеством дальше жить нельзя, иначе ни один из образцов холостяцкого списка не только не клюнет, но еще и плюнет в след.

Весь следующий день Валерий Георгиевич Беспрозванных пытался от меня улизнуть, чтобы не писать со мной письмо сетевикам. Сначала он сбежал в цех, будто бы для переговоров со станочниками. Потом принялся переставлять драйверы на своем компьютере, который якобы без конца зависал. После этого минут на сорок он сам завис на телефоне, жидко перебраниваясь с заказчиками на предмет сметы затрат и премиальных за законченный этап работы по договору. В конце концов, мне это надоело, и я решила взять быка за рога. То есть Беспрозванных – за жабры.

– Валерий Георгиевич! – обратилась я к нему и сексуально подмигнула. – По-моему, пришла пора заняться нашим делом!

Беспрозванных с таким неподдельным страхом взглянул на мою прическу, что я поняла: перестаралась. Вчера я так раззадорилась Альбинкиным баклажаном, что тем же вечером в соседней парикмахерской сделала себе асимметричную стрижку и перекрасилась в цвет розового дерева. Краска была импортная и жутко дорогая. Кстати, такой же эффект вполне можно было получить и с помощью отечественной красной туши для чертежных работ по двадцать три рубля пятьдесят копеек за флакон.

– Я сам напишу, – Валерий Георгиевич отмахнулся от моего розового дерева, как от нечистого с хвостом, чуть ли не осенив себя крестным знамением, и больше не реагировал ни на какие мои предложения.

Я вернулась за свой компьютер к так и не законченному чертежу уже известного вам вала ротора турбогенератора и крепко задумалась. Очевидно, с закоренелыми холостяками надо себя вести тоньше. Экстремизм розового дерева не для них. Пожалуй, и баклажан дал бы тот же результат. Хорошо, что я покрасила им Альбинку. Я с отвращением посмотрела на монитор с ротором и решила проведать подругу. В конце концов, инженеру нашего паршивого технического бюро не возбраняется иногда посещать техническую библиотеку для повышения профессионально-интеллектуального уровня.

До библиотеки я не дошла, потому что в нашем коридоре навстречу мне попался намеченный к испытанию после Беспрозванных образец № 2. Поскольку Валерий Георгиевич сорвался с крючка (по крайней мере на сегодня), я посчитала для себя возможным отреагировать заинтересованным взглядом на улыбку этого образца. Пожалуй, пора рассказать вам о нем поподробнее.

Образец № 2.

Второй номер я присвоила Станиславу Яковлевичу Федорову, который является диаметральной противоположностью Валерию Георгиевичу Беспрозванных, потому что официально женат был три раза, а сколько раз неофициально, боюсь, он и сам давно сбился со счета. С одной стороны, эта его любвеобильность настораживает, а с другой – возбуждает. Какой женщине не хочется заткнуть за пояс всех предыдущих неудачниц и доказать общественности, что она и есть самая-самая, то есть именно такая, на которую «запал» наконец на вечные времена даже сам Федоров. Станиславу Яковлевичу давно за сорок, но для всех женщин он навсегда останется Славиком.

Славик высок и слегка сутул. Эта сутулость придает ему шарм, потому что собеседнице кажется, будто Федоров склоняется перед ее прелестями с особым почтением. Он носит аккуратную короткую стрижку и усы, плавно переходящие в элегантную бородку, которую в старых романах обязательно назвали бы испанской. В этих же романах Славика назвали бы волооким мужчиной, потому что он являлся обладателем больших влажных глаз, затененных приличной длины ресницами.