Волчья верность - Наталья Игнатова

Ежик был Ежиком. Утыканный шипами фюзеляж и таран, похожий на любопытный острый нос, не оставляли места для фантазии, как бы ни тянуло Казимира к красивым, грозным именам. Моргенштерн! Это ж надо, а! Еще бы алебардой машину назвал!

Однажды предложив свою помощь в пробуждении и получив отказ, больше Тир не навязывался. Он был уверен, что ничего у Казимира не выйдет, и не слишком об этом жалел, потому что разбудить свой болид Казимир хотел не для того, чтобы рядом было живое существо, а исключительно от лени…

Или как там называется стремление людей облегчать себе жизнь?

Стремление, кстати, полезное и почти всегда целесообразное, но не в случае Казимира Мелецкого.

Что ему было нужно? Да летать он хотел научиться!

Сначала Казимир носился с идеей почувствовать болид как собственное тело. Мысль здравая, по этому пути идет большинство пилотов, и почти все добиваются результата. Казимир тоже добился – не зря же в гвардию попал. Другой вопрос, что собственное тело, оно у всех разное, с разными возможностями. Поэтому кто-то летает похуже, кто-то получше, а кто-то служит в Старой Гвардии… Старогвардейцы, все, кроме Тира, именно так болиды и воспринимали – садясь в кабину, они как будто сами превращались в свои машины. Казимир остановился где-то рядом и продвинуться дальше не смог.

Что ж, он посмотрел на Блудницу и решил, что если его болид будет сам делать то, что нужно хозяину, это решит проблему и позволит ему сравняться со старогвардейцами. Чушь, конечно, но чушь безобидная. А разочарование от неудачи ненадолго, но отвлечет Казимира от мыслей о том, что до Старой Гвардии ему еще расти и расти.

Все равно ведь не дорастет.

Ты называл меня любимым псом, а я был волк.

Евгений Сусаров

Империя Вальден. Рогер. Месяц тольнейх

Хорошо было влететь под крышу родного ангара. Игнорируя восхищенные взгляды, лихо развернуться и посадить машину точнехонько на козлы. Особый шик был в том, чтоб проделать это всем пятерым одновременно.

Раньше по их поводу заключались пари: пилоты и техники никак не могли поверить, что возможно вот так, всем вместе, абсолютно синхронно совершать взлет и посадку. Нарушая при этом, кстати, правила техники безопасности, потому что взлетать и садиться следовало на летном поле, а в ангар машину доставляли техники, и они же устанавливали ее на козлы.

Пари давно уже не заключались – нынче каждый первокурсник знал о том, на что способна Старая Гвардия, а чего не знал, то придумывал. Легенды рождались и множились, изменяясь при передаче из уст в уста и из газеты в газету настолько, что порой невозможно было понять, какой же из старогвардейских подвигов послужил исходным материалом.

– Су-услик… – протянул Падре странным голосом. – Тебя ждут.

Но Тир уже и сам увидел. Непонятно только, почему Падре вообразил, что ждут именно его… ох, ладно врать-то, Тир фон Рауб!

Хильда в амазонке и невероятных размеров шляпе сидела на раскладном походном креслице у крыльца командного пункта. Рядом паслась здоровенная лошадь, выщипывая выросшую на пригреве молодую траву. На лошади было дамское седло. Поодаль, держа под уздцы своих коней, стояли двое «Стальных».

Комитет по встрече, блин. И к чему это все?

– Здравствуй! – Хильда протянула ему руку, и Тир помог ей встать из кресла. – Ты помнишь, какой сегодня день?

– Какой?

Он задумался… Восьмую годовщину коронации Эрика старогвардейцы благополучно пропустили, занятые охотой на кертов. Больше вроде в этом месяце никаких событий не было.

– Считается, что сегодня твой день рождения, – сообщила Хильда, – господи, Тир, об этом знают все, кроме тебя. Я принесла подарок.

Откуда-то из сбивающих с толку волн переливающегося шелка она извлекла обитую бархатом шкатулку.

– Открой. Обещаю, что внутри не гадюка.

– Какая жалость, – пробормотал Тир, щелкнув золотым замочком.

Внутри действительно была не гадюка. По синему бархату извивалась тонкой работы золотая цепочка с медальоном, с которого улыбался обаятельнейший чертенок в летном шлеме со сдвинутыми на лоб очками.

Тир, даже если бы хотел, не смог сохранить серьезность, увидев эту улыбку.

Короткие чертячьи рожки торчали сквозь специальные вырезы в шлеме, а длинный чертячий хвост залихватски выгибался, демонстрируя гордость духа и силу характера. Н-ну, по крайней мере, Тир именно эти слова подобрал для определения выраженных изгибом хвоста эмоций, хотя, пожалуй, «имел я всех в виду» подошло бы гораздо лучше.

– Нравится, – с удовольствием констатировала Хильда.

– Спасибо, – сказал Тир.

И с изумлением понял, что утратил контроль над ситуацией и не может выстроить правильную схему слов и поступков. Хильда застала его врасплох… теперь, кроме «спасибо», в голову ничего не шло, а, главное, отстраниться, проанализировать свое поведение не получалось – мешала растерянность и, да, благодарность. Тир попытался собраться, придавить эмоции, но Хильда вынула чертенка из шкатулки и надела ему на шею.

– Носи, – велела она. – Не снимай. Он заговоренный.

И поцеловала.

Его целовали десятки разных женщин. Многие – гораздо красивее Хильды. Так что, по всем правилам, он не должен был испытать ничего нового. Уж точно не должен был испытать шок…

– Бог не хранит тебя, – прошептала Хильда уже без намека на веселье, – пусть хоть дьявол побережет. Обещай, что будешь всегда носить его, Тир, ладно?

– Ладно, – легко сказал Тир. – Обещаю.

Старогвардейцы вернулись из Акигардама в Вальден, в столицу, предвкушая аж семь выходных дней. Умотались все, как черти перед Рождеством. Паршивая работа доставалась им последние полтора месяца. Они уничтожали пилотов, едва-едва успевших встать на крыло, и Старая Гвардия медленно, но необратимо начала попадать в зависимость от посмертных даров.

Тир уже десять лет делился со старогвардейцами запасом жизней, но все эти годы он отдавал посмертные дары с тем, чтобы они сразу израсходовались: отвели неизбежный удар, залечили раны, сняли последствия перегрузок. Сейчас Старая Гвардия летала в условиях, где им не грозило ничего или почти ничего. Тир отнимал посмертные дары, делал запас, но – как и на Земле – он не мог забрать себе все до капли. Что-то, какие-то крохи, доставались тем, кто летал вместе с ним. Крохи чужих жизней, самого сильного и сладостного наркотика из всех, доступных людям или богам.

Тир не знал, как остановить процесс привыкания. Не забирать посмертные дары? Он попытался – честно попытался, благо успел приобрести изрядный навык бессмысленных, пустых убийств. Но получилось еще хуже. Поступаться собственными интересами ради непонятно даже чего – не то чужого душевного спокойствия, не то чужой совести – это было настолько противоестественно, что помешало летать.