Морок пробуждается - Александр Варго

Ладно, можно и без стакана обойтись.

Выдохнув, он поднес бутылку к губам и замер. Губы шевельнулись в безмолвных проклятиях. Переложив чекушку в левую руку, задумался. Перекрестился (вот так вроде и по-человечески) и в четыре глотка осушил бутылочку. Глаза наполнились слезами. Отбросив бутылку в кучу мусора, Гена подошел к дереву, оторвал лист и кинул в рот. Начал жевать. Зеленая кашица потекла из уголка рта. Он причмокнул, облизнулся и пошел в сторону реки.

Через десять минут к парку потянулась первая смена алкоголиков. На лицах читались усталость и безразличие к занимающемуся дню, к нестабильному положению на Востоке и вообще ко всему, что может разрешиться без них. Кто-то уже выпил свою чекушку, а кто-то прихватил с собой. Новый день нес новое испытание – испытание для печени и для общего здоровья. Работники РТИ (по крайней мере мужская часть) ежедневно доказывали, что все-таки какая-то цикличность в природе существует, а именно, цикл из трех составляющих: опохмелился – напился – забылся (в простонародье называемый запоем) имел место у большинства заводчан. А ведь еще и работают! Но этот парадокс можно оставить для изучения специалистам в области паранормальных явлений.

Новый день не нес ничего. Он просто начался.

Гена уже спустился к водоему, когда ударился обо что-то головой. Он осмотрел предмет, расположившийся прямо перед его гудящим лбом, но слезящиеся глаза мешали рассмотреть его в полной мере. Гена вытер их рукавом и всмотрелся повнимательнее. Жмурик?! Затем медленно отошел назад, чтобы разглядеть тело целиком. Точно, жмур. Чертова молодежь! А кто еще, если не они?

Он начал судорожно вспоминать вчерашний день. Надо же, пили вот здесь, прямо под жопой мертвеца. Тьфу ты!

Генку замутило, и он, едва сдерживая содержимое желудка, прислонился к дереву. Надо же так повезти! Уже третий за месяц! На одного даже наступил, когда ходил отлить. Хмель, окутывавший его разум, мгновенно улетучился.

«Ну вот где этот патруль ДПС?! Черт, черт! На хрена мне эта карусель! Тут за свои дела нет охоты чалиться, а за чужого жмура срок тянуть вообще не резон».

От выпитого даже вкуса не осталось. Обогнув кусты, Генка потрусил к выходу из парка. У главной аллеи огляделся. Люди выгуливали собак, две молоденькие мамочки сидели на скамейке с колясками, чуть поодаль, на полянке – там, где Генка полчаса назад выпил чекушку, собирались братья по разуму. Он было уже рванул к ним, но тут же передумал: если сейчас начнут шерстить, этим тоже достанется.

«Нет, домой!»

На углу Гагарина и Королева Генка купил бутылку водки и дворами побрел домой. Войдя в подъезд, сплюнул: Дмитрич сидел под лестницей в коробке от телевизора, смятой с одной стороны для удобства. Не сказав ни слова, Генка поднялся к себе на пятый этаж. Сегодня все шло не так, даже бомж под лестницей остался без пинка. В глубине души Генка осознавал, что отличает его от Дмитрича только материал, из которого сделаны окружающие стены.

* * *

На лавке перед подъездом сидели две старушки – одна в красном берете, а другая в цветастом платке – и что-то громко обсуждали. Увидев Генку, тут же замолчали. Дождавшись, когда он войдет в подъезд, бабуля в красном берете шепотом спросила:

– Это не Генка случаем?

– Он, паразит, – закивала вторая и запихнула седую прядь под платок.

– Петровна, давно он из тюрьмы-то? – уже громче спросила «Красная Шапочка».

– А кто его знает?

– Ага. Главное, что ненадолго.

Возникла небольшая пауза – старушки будто взвешивали слова, прежде чем что-то сказать.

– Туда ему и дорога, – прошептала Петровна, ласково похлопав собеседницу по колену.

– Да, – согласилась «Красная Шапочка». – А ты слыхала, что надысь произошло?

– Нет, – ответила Петровна, явно обрадовавшись новому витку в разговоре.

– Васька у Юльки-ментовки в туалете повесился.

– Это не тот, что из тридцать шестого?

– Да что ты! Бог с тобой, Петровна, то ж Сережка! Васька – здоровый такой. Как напьется, все драться лезет.

– А, этот! Туда ему и дорога. – Петровна вспомнила хамоватого парня. А еще она вспомнила, как Васька помог ей кота с дерева снять, да и сумки не раз до квартиры доносил. То, что парень «алкаш проклятый», перевесило все его добрые дела, и Петровна добавила: – У всех у них один конец, у выродков этих.

– У каких выродков? – не поняла «Красная Шапочка».

– У алкашей проклятых, – объяснила Петровна и коснулась рукой платка.

– Ага. Развели тут. При коммунистах такого не было, – согласно закивала Сергеевна.

– Здрасте, приехали. И тогда пили, и сейчас пьют. Свинья болото везде найдет.

– И то верно. – Сергеевна решила прекратить бесполезный спор. – А слыхала, на набережной мальчишку убили?

– Нет. – На лице Петровны появился неподдельный интерес.

– Дня три уж назад. Бутылкой по голове ударили.

– Че пьют, от того и мрут, – хохотнула Петровна, уж очень ей понравилась собственная фраза. Она повторила ее еще раз, но уже с серьезным выражением лица. Ни дать ни взять Аристотель. – Наркоманы, наверное. – У нее была своя версия происходящего.

– Ну почему сразу наркоманы? Мальчишка хороший был. К нему хулиганы пристали.

– Все одно наркоманы. Наркоманы или алкаши, – стояла на своем Петровна. – Если не он, так те.

Сергеевна кивнула. Она не то чтобы была не согласна с подругой, даже наоборот, но еще со школьной скамьи помнила: в споре рождается истина. Пусть на лавочке у подъезда не самого образцового дома, да и роды тяжелые, но все-таки рождается.

– Сергеевна, а ты слыхала, в 29/2 дверь подъезда подожгли?

– А что тут слыхать? Своими глазами видела. Хорошо пылало…

– Мать! Ма-а-ать! – раздался откуда-то сверху мужской голос.

Сергеевна затравленно посмотрела на дверь подъезда.

– Твой, что ли, очнулся? – ехидно спросила Петровна.

– Я же ему…

– Где тебя носит, старая б…дь? Ты же знаешь, у меня трубы горят! – захлебывался голос.

– Ты же говорила, что он закодировался, – добивала подругу Петровна.

– Я здесь, сынок! Иду, Сашенька, – как можно нежнее прочирикала «Красная Шапочка», взяла пакет – бутылка предательски звякнула об урну – и пошла к подъезду.

– Ты ему еще соску на нее надень, – крикнула ей вслед Петровна.

Дмитрич дернулся, зашелестел коробкой и открыл глаза. Он проснулся от рева этого полоумного. Не то Славка, не то Сашка – никак не мог запомнить. Единственный, кого он хорошо помнил, – так это Генка. Тот не давал о себе забыть.

Анатолий Дмитриевич встал и, пошатываясь, пошел к выходу из подъезда. Пригнулся и украдкой выглянул наружу. Еще одним опаснейшим врагом бомжа были подростки. Никого не увидев, Дмитрич вышел из дома.