Жизнь среди людей - Алиса Рекунова

Мое сердце забилось быстрее. Интересно, а в кого она влюблялась? И любит ли она до сих пор? Почему-то от этой мысли стало немного грустно.

– Ладно, моя очередь, – сказала Алина, – Я никогда не смотрела порнуху.

Выпили все, кроме нее и Нади Соловьевой. Даже я сделал маленький глоток.

– Вау, – сказал Саша, показав в меня пальцем, – Мы зна-а-али.

– Ага, – засмеялся Гриша, – Он еще руки под парту прятал. Понятно, почему.

И все засмеялись.

Только мне не было смешно.

– А что ты смотришь? – спросил Артем, – Любишь пожестче, да? Сисястых девочек?

Я почувствовал, как к моим щекам начала приливать кровь.

– Кажется, на кухне был пирог, – сказал я и встал. – Пойду посмотрю.

И я ушел. Открыл дверь холодильника, отгородившись ею от остальных, и прислонился лбом к ледяной полке.

Через двадцать три секунды я услышал, что дверь в кухню открылась, и кто-то вошел.

Мне хотелось, чтобы это была Алина. Я закрыл дверь холодильника.

Передо мной стояла Соня Ильвес. Бледная, волосы черные и глаза очень-очень большие.

– Они придурки, не обращай внимания, – сказала она и улыбнулась.

Я кивнул.

– Я сама только в прошлом году пришла в эту школу. Сначала сложно, потом привыкнешь.

– Спасибо, я уже приходил в новый класс. Я знаю, – ответил я, почувствовав раздражение.

Я достал из холодильника медовый пирог, разрезал его и вернулся к гостям.

В «Я никогда не…» мы больше не играли, потому что они снова начали говорить обо всем подряд. На этот раз я решил тоже поучаствовать в беседе. Но каждый раз, когда я придумывал реплику, тема беседы уже менялась.

Только один раз я успел вставить слово, когда они говорили про вино и его сорта.

– Вино – это круто, – заявил Артем Хвостов.

– Есть легенда, что вино придумала одна придворная дама из Персии, – сказал я.

Все замолчали и посмотрели на меня.

– Она была в депрессии и решила покончить с собой. Она хотела отравиться, выпив со дна чаши сок, который остался от перебродивших ягод винограда. Только она не умерла. Наоборот – весело стало. И депрессия у нее закончилась.

Кажется, это была моя самая длинная речь за… все время, сколько я себя помню.

Сначала гости смотрели на меня, а потом продолжили разговаривать.

Они доели пирог, чипсы и сухарики и выпили одну бутылку виски, а потом разошлись. Я остался и убирал в комнате.

Впервые в жизни я проводил время с одноклассниками, и это оказалось не так страшно, как я думал. Если просто молчать, улыбаться, когда другие смеются, то можно сойти за своего. Общение с людьми оказалось даже приятным.

Это было удивительное открытие.

Оставшись в звенящей тишине пустой квартиры, где еще несколько минут назад звучали чужие голоса, я впервые понял, насколько одинок. Я осознал одну простую, но страшную вещь.

Я хотел, чтобы у меня были друзья.

Бывает так, что самые страшные вещи начинаются с какой-нибудь безобидной фразы.

«Нам надо поговорить».

Дальше становится хуже.

«Мы разводимся».

И еще хуже.

«Вы с мамой скоро переедете в Москву, и там ты пойдешь в новую школу».

Миг – и у меня в груди взрывается сверхновая, а на ее месте образуется пустота. Черная дыра, которая начинает поглощать мою жизнь.

Всю мою жизнь.

Первые две недели прошли лучше, чем я думал. Одноклассники меня не замечали. С одной стороны, я был очень рад, потому что никто надо мной не смеялся и не бил. С другой… я поймал себя на очень странном желании. Я хотел, чтобы меня заметили.

Я слушал разговоры, ловил слова, обрывки фраз и смех.

Я запоминал их, а потом прокручивал в голове.

Листья желтели, с неба падала вода, город казался серым.

У меня было три основных проблемы.

Первая заключалась в том, что я очень плохо запоминаю лица людей. Иногда мне требуются месяцы, чтобы запомнить чье-то лицо, но иногда хватает и пары недель. Для этого на лице должен быть какой-то изъян. Что бы люди ни говорили про свои лица (я читал в интернете, что многие недовольны своей внешностью), серьезные изъяны встречаются довольно редко. Хорошо, что у всех людей разное телосложение и одежда. По этим признакам я и ориентируюсь. И еще, как ни странно, по сигналам входящих сообщений и рингтонам. Они у всех разные.

Второй моей проблемой была неспособность определять реакцию человека. Да, я вижу, когда люди хмурятся или улыбаются, но более тонкие нюансы распознать не могу. Это слишком сложно.

Ну а третьей проблемой оказалась сама учеба. С письменными заданиями и устными сообщениями, которые надо было готовить заранее, все обстояло хорошо. Но если я не должен был устно отвечать, а меня вызывали, то я терялся и ничего не мог сказать.

В прошлой школе меня не вызывали к доске, потому что я и так все знал. Но здесь все изменилось.

Все началось в начале третьей недели. Если быть точным, во вторник. 99-й день с тех пор, как мой мир оказался разрушен.

Первым уроком была литература. Мы изучали поэзию Серебряного века, и каждый должен был выбрать стихотворение, чтобы прочитать его на уроке. Поскольку я отвечал у доски на прошлом уроке литературы (краткий ответ по теме «Трагизм судьбы русской литературы XIX века в XX веке»), то очень удивился, услышав свою фамилию.

– Самохин, к доске. Ты не слышишь, что ли? – спросила Клара Ивановна.

– Слышу, – ответил я.

– Выходи к доске.

– Я же на прошлом уроке отвечал.

– И что? Выходи.

Я встал и вышел. Клара Ивановна смотрела на меня сквозь толстые стекла очков. Она была очень седая, очень старая и очень худая.

– И какое стихотворение ты подготовил?

Я слышал ее голос, но гораздо громче в ушах стучала кровь, которая бежала по капиллярам. На меня смотрели мои одноклассники и учительница литературы, меня слепил свет люминесцентной лампы над доской, у меня потели ноги и ладони, хотя три с половиной минуты назад все было хорошо.

– Самохин, ты меня слышишь?