Анабиоз - Алексей Гравицкий

Ух-ух.

Ух-ух-ух.

Сердце уже работало в штатном режиме, сильно и ровно. Сердце начало отсчет новой жизни, и плевать оно хотело на то, что мир навсегда изменился.

Ух-ух.

Ух-ух-ух.

Пульс ритмично колотил по вискам, взрывая тишину и оглушая чудовищной явью, в которой случилось проснуться.

Сердце билось здесь и сейчас.

Сильно и ровно.

Вопреки.

Ничего не хотелось.

Понимания произошедшего не прибавилось. Осознание непоправимости угнетало. Зато страх немного отступил, притупился.

Саднило плечо. Голова разламывалась до тошноты.

Я сдавил ладонями виски, но легче не стало. Только замутило сильнее.

В аптечке не нашлось ничего от мигрени. Разве что анальгин. Но срок его годности заканчивался в 2016-м — всего парой месяцев позже, чем мы оказались посреди этого злосчастного шоссе. А с тех пор, как мы очнулись, судя по масштабам разрухи, прошло явно больше двух месяцев.

Я достал из висящего на груди кожаного футляра очки и вздохнул, глядя на сальные разводы. Стал протирать линзы уцелевшим краем футболки. Чем заляпал-то? Толком и не припомнить, когда последний раз снимал их. Кажется, в закусочной аэропорта.

Как я мог забыть про стекла… При моих «минус двух» это, конечно, не критично, но к очкам я как-то давно привык. Если б Борис не прихватил футляр, так бы и остался без «глаз».

Я надел очки и посмотрел на Бориса. Тот подобрал булыжник, устроился прямо на асфальте спиной к покореженному отбойнику, и яростно шкрябал камнем по ребру саперной лопатки. Примостившись на краю заднего сидения, я видел брата через грязное стекло распахнутой дверцы. Вернее не видел, а угадывал. Сквозь муть не просматривалось даже выражение лица.

— Борь, а просроченный анальгин помогает?

— Не знаю.

— Ну, я им хоть не отравлюсь?

— Не знаю, — буркнул брат, продолжая заниматься своим делом. — Попробуй, и поглядим.

Пачка анальгина выглядела, мягко говоря, не свежо. Я повертел бумажную упаковку в пальцах, но выдавливать из нее таблетки не рискнул. Бросил в сторону, на побитый временем, пахнущий плесенью велюр. Хотел откинуться на сиденье, но новый приступ головной боли скрутил так, что я подскочил обратно. Сел, скрючившись. Принялся массировать виски. Бесполезное занятие.

Вроде бы есть какие-то точки. Одна на лбу, в том месте, где начинают расти волосы, вторая на затылке. Если массировать их одновременно, то боль уходит. Так мама говорила и свято верила, что это помогает.

При воспоминании о матери заныло в груди. Свыкнуться с мыслью, что ее больше нет, не получалось.

Я поднялся на ноги, шагнул в сторону.

— Ты куда?

Борис сидел на прежнем месте, и остервенело точил лопату о камень. На меня даже взгляд не поднял. Его манера сохранять хладнокровие всегда меня поражала.

Как-то в детстве мы с ним крепко подрались, и я зарядил брату в ухо сильнее, чем следовало. Он разобиделся и на эмоциях выбежал вон из квартиры. Через пять минут вернулся, спокойный и сосредоточенный. Сообщил, что на лестнице что-то горит и надо вызывать пожарных. Обиды как не бывало. Я сперва подумал, что врет, вышел на площадку, а она и в самом деле в дыму. Вернулся в квартиру. Что делать не знаю, а брат уже номер на телефоне накручивает. Набрал ноль один, там услышали детский голос, решили, что это неудачная шутка и трубку повесили, пообещав уши оторвать. Борис сразу же сориентировался и позвонил маме на работу, чтобы она вызвала пожарных.

Позвонил маме… Господи!

Мысли путались. Он ведь сказал сейчас что-то.

— Что?

— Куда намылился, спрашиваю?

— Надо людей поискать, — ответил я, сам толком не понимая, куда именно идти.

— Успеется, — сказал он таким тоном, словно приказывал оставаться на месте и никуда не ходить.

Это Борис хорошо умел: говорить так, будто распоряжения раздает. Причем делал он это не беспочвенно. В словах чувствовалась уверенность человека знающего больше, чем говорит. Иногда так и было на самом деле.

Я снова посмотрел на брата.

— Ты видел людей?

— А ты?

— Слышал. И видел. — Я припомнил невнятное бормотание, метнувшуюся тень, добавил уже без уверенности: — Кажется.

— Вот именно. Я по машинам пошарил: кругом трупы одни. И не удивительно. Трасса, скорость большая. Побились хорошо.

— Но мы-то живы.

— Уверен?

Хлесткая мысль стеганула по нервам. Я замер. А в самом деле, кто сказал, что мы живы? Может, мы разбились всмятку и сейчас на полпути к раю? Или в каком-нибудь чистилище. Хотя чистилище, кажется, только у католиков. Бред. Какие католики? Я же в бога никогда толком не верил…

Я покосился на брата, тот удостоил-таки меня взглядом. В глазах Бориса была насмешка. Он не издевался, да и иронизировал скорее над ситуацией, чем надо мной, но выглядело это форменным свинством.

Борис посмотрел на ребро лопаты, мягко провел по нему большим пальцем, пробуя остроту. По всей вероятности, она его не удовлетворила. Брат подхватил булыжник и снова принялся методично шваркать им по железу.

— Повезло нам, — бросил он. — Я же только повернул. Скорость никакая была, и в нас никто не влетел. Посреди рабочего дня здесь в сторону Москвы не так много машин идет.

— Хочешь сказать, только мы и выжили?

— Не знаю.

— Не может быть. Если предположить, что…

— Хрена тут предполагать, брат? — в голосе Бориса сквозило раздражение.

— Надо же понять, что произошло.

— Зачем?

Вопрос оказался настолько же простым, насколько обескураживающим. Я открыл было рот, чтобы ответить, и завис.

— Надо думать, чего делать. А что произошло, потом разберемся. Если вообще разберемся.

Борис снова потрогал ребро лопатки и на сей раз остался доволен. Поднялся на ноги, взвесил на ладони камень, размахнулся и швырнул булыжник за отбойник на другую сторону дороги. Камень пролетел над потрескавшимся асфальтом и, всколыхнув траву, растворился в зелени обочины.

Брат несколько раз резко взмахнул лопаткой, рассекая воздух, и поглядел на меня, всем видом вопрошая: «ну и чего стоишь?»

— Пошли? — обронил я.

И тут же озлился собственной неуверенности. Голос прозвучал вяло, будто я не спросил, а промямлил.

Борис не ответил, только коротко кивнул и зашагал вдоль отбойника в сторону Москвы. В руке заточенная лопатка, под мышкой портфель с документами.