Один - ноль в пользу женщин - Мелисса Джейкобс

В пятницу вечером подруги уговаривают меня пойти в галерею в старом городе, хотя у меня нет настроения развлекаться. Мы отправляемся в «Артист-хаус» на открытие выставки, которая будет проходить там в этом месяце. Она называется хлам-арт. Лола хочет купить что-нибудь для своего ресторана, и ее интересует наше мнение. Такое начало вечера вряд ли можно назвать многообещающим.

В уголке зала мы находим свободное место, где можно остановиться и оглядеться.

– Как все это меня угнетает! – замечает Грейс, рассматривая безудержно флиртующих двадцатилетних девушек. Открытие выставки в старом городе – светское мероприятие. Событие с большой буквы.

– Знаешь, что действительно угнетает? – спрашивает Элли. – Вчера я смотрела по телевизору программу про двадцатилетних мамаш, которые ради детей готовы отказаться от карьеры.

– И авторы оправдывали их? – интересуюсь я.

– Да, с биологической точки зрения. В двадцать лет женщины наиболее подготовлены к рождению детей. Никто не говорит о необходимости получить образование, чтобы нормально зарабатывать и содержать семью. Или о том, что нужно найти достойного мужчину, который будет хорошим отцом этим детям.

– Можно подумать, стоит выйти на улицу, и ты тут же найдешь себе спутника жизни, – говорю я.

– У мужчин это почему-то получается, – замечает Грейс. – Как только они решают жениться. Они ведь не задумываются о биологических часах. Просто находят себе девушку помоложе.

– Там говорили о том, что мужчины, подчиняясь инстинкту, выбирают в качестве матерей молодых здоровых женщин. Судя по всему, в нашем возрасте «срок годности» уже истек.

– Как у молока, – говорю я. – Когда еще не знаешь, прокисло оно или нет. Пахнет немного странно, но ты надеешься, что еще денек оно простоит. А потом просто оставляешь его в холодильнике, потому что не хочешь возиться. Молоко скисает, ужасно противно выливать его в раковину, поэтому ты просто выбрасываешь пакет в мусорное ведро.

– Я не хочу быть молоком, – протестует Грейс. – Предпочитаю считать себя фруктом. Маленьким и сладким. Или, может быть, какой-нибудь ягодой.

– А я райский банан, – вставляет Лола.

– Потому что это экзотика? – спрашивает Грейс.

– Si.[5]И потому, что его можно есть, только когда он перезреет и кожица станет похожей на гнилую. Но именно в этот момент он наиболее сладкий внутри. Нельзя съесть молодой зеленый жесткий банан. Нужно набраться терпения и подождать, пока он созреет. Тогда с ним можно делать все, что угодно. Измельчать, жарить, есть на гарнир, в качестве десерта или просто использовать для украшения блюд. Так что райский банан – это я.

– Тогда я предпочла бы быть луком, – сообщает Элли.

– Тьфу, – плюется Грейс.

– Потому что его нужно долго чистить? – предполагаю я.

– Нет, вы только задумайтесь… Лук входит в состав множества блюд. Как много рецептов начинается со слов: «Припустите лук и чеснок в сливочном масле». В самом деле? Я предпочла бы быть шалотом. Это такой утонченный лук. Французский, по-моему.

– А я всегда представляла себя томатом.

– Потому что ты из Джерси? – предполагает Лола. – Я люблю томаты оттуда.

– Нет, черри. Маленькой хорошенькой помидоркой-черри. Крошечной. Достаточно положить ее в рот, чтобы ощутить взрыв вкуса. Приятным дополнением к другим овощам. Декоративной, очень вкусной и полезной…

– Томат – это отлично, – замечает Лола. – Не требует особого ухода. Его не нужно чистить. Никаких особых условий хранения. И достаточно оставить на солнце, чтобы он созрел. Немного соли, и его можно есть.

– Вот мне и кажется, что я уже слишком долго лежу на солнце. – Я пожимаю плечами. – Может, я упустила тот момент, когда была зрелой и сочной, и скоро моя кожа сморщится. И тогда я стану высушенным на солнце томатом.

– Высушенные на солнце томаты – самый смак, – говорит Лола. – Они очень дорогие.

– Но ты можешь съесть лишь один маленький кусочек за раз, потому что они очень острые. Острые, а не пикантные и не сочные. И такой томат невозможно снова сделать сочным. Сок, выходящий из него, уже не вернуть.

– Выбери другой овощ, – предлагает мне Грейс. – Пока не слишком поздно!

Мы решаем пройтись по залу, а не стоять в углу как старые чудачки. Лола подходит к скульптуре в стиле хлам-арт: она сделана из веничков для взбивания, лопаток и других кухонных принадлежностей.

– А она не слишком большая? – сомневается Грейс. Это произведение искусства занимает приблизительно семь футов в высоту и пять в ширину.

– Я найду способ ее впихнуть, – решительно заявляет Лола. – Она мне нравится.

– Рад слышать, – раздается голос. Заглядываю за скульптуру, чтобы увидеть говорящего.

– Я Джек Маккей, – представляется он, обращаясь к Лоле. – Автор этой работы. – И протягивает ей руку.

А он очень даже ничего. Рост примерно пять футов, голубые глаза, длинные, до подбородка, темно-русые волосы. На нем бархатная рубашка темно-красного цвета на пуговицах и светло-голубые выбеленные джинсы; на шее темный шнурок с разноцветными бусинами, и толстое серебряное кольцо на безымянном пальце правой руки. Ох ты, Боже мой!

– А это Лекси Джеймс, моя подруга, – показывает на меня Лола. Пока у меня текли слюни, она представляла ему совет подружек. Обходя скульптуру, я улыбаюсь Джеку Маккею. Бог мой, вот это мужчина!

– Рада познакомиться, – говорю я более хриплым голосом, чем следовало бы.

– И я, – улыбается он.

– Лекси – лучший специалист по рекламе во всем городе, – говорит Лола. – Она могла бы поспособствовать твоей карьере.

Я краснею. Краснею? Я?

– Связи с общественностью? – говорит Джек и засовывает руки в карманы джинсов, непреднамеренно подчеркивая свои узкие бедра.

– Дай ему визитку, – шепчет Элли.

Я достаю из сумочки визитницу от Тиффани и протягиваю ему карточку. Чуть наклонившись, вдыхаю его запах. Мыло. Единственный по-настоящему мужской запах.

– Он не позвонит, – говорю я подругам, когда мы идем по Маркет-стрит, пытаясь найти свободное такси. – Я чуть слюной не изошла. Вела себя как полная дура. – Никто не собирается со мной спорить.

Лола останавливает машину, и мы все садимся в нее.

– Это все из-за запаха. Запаха мыла. Перед ним я не могу устоять.

– Про одеколон можно забыть, – говорит Элли. – На меня тоже действует мыло.