Средний путь. Карибское путешествие - Видиадхар Сураджпрасад Найпол

Я откололся от группы за ограждением и перешел на правый борт, где было спокойно, темно и тихо, и стал смотреть на огни острова.

«М-да!» — сказал кто-то громко.

Я обернулся и увидел пассажира из второго класса. До сих пор я ни разу с ним не разговаривал.

«Каникулы кончились, — сказал он. — Дикие коровы пришли на борт».

Он говорил совершенно серьезно. А сам-то он кто был, этот пассажир? Мелкий служащий, возможно, или учитель начальной школы. Дикие коровы пришли на борт. Да, Вест-Индия не меняется. Этот пассажир из второго класса сказал бы то же самое и двести лет назад — когда и сам он был бы рабом. «Рабы-креолы, — говорит один писатель в 1805 году, — смотрели с презрением на недавно завезенных африканцев, и в свою очередь терпели таковое же отношение от мулатов, чья кожа была просто смуглой; а общество белых держало на расстоянии и тех, и других». Иностранцами на этом корабле были только португальцы и индийцы. Мистер Маккэй и его «черные парни», турист и его «дикие коровы» — этим отношениям уже несколько сотен лет.

Мигранты носились по всему кораблю. Они заглядывали в окна бара; вставали в дверных проемах. Внезапно корабль оказался переполнен. Бар первого класса служил единственным убежищем, и теперь в нем можно было видеть многих пассажиров, приехавших с нами в Саутгемптон. Никто не возражал. Теперь было только два класса: путешественники и мигранты.

Бармен сорвал гнев на двух детях, которых занесло в бар.

Они по-прежнему были в аляповатом наряде мигрантов. Он поднял откидную доску, выпихнул маленьких мигрантов к дверям и, не обращая внимания на их милые личики, недрогнувшей рукой поднял их за шкирку и с выражением отвращения на лице выставил на палубу.

Рабовладельческому судну случалось иногда по три месяца двигаться от стоянки к стоянке вдоль Западно-Африканского побережья, постепенно наполняя трюмы своим грузом. У «Франсиско Бобадильи» на это уйдет не более пяти дней. Корабль идет от Сент-Китса до Гренады, потом в Тринидад и в Барбадос, и этот путь повторяет другой путь от расцвета до упадка всего Вест-Индского проекта. Ибо ничего не было создано в Британской Вест-Индии: ни цивилизации, как в Испанской Америке, ни великой революции, как на Гаити или в американских колониях. Здесь были только плантации, деньги, упадок и забвение; размеры островов ни к чему другому и не располагали.

Каковы главные события в истории такого острова, как Ямайка? «Этот остров, — как доносят нам в 1597 году в „Правдивом рассказе о Путешествии, предпринятом сэром Энтони Ширли“, — чудесный, плодородный, он как сад или кладовая в открытом океане. Во всей Вест-Индии не нашли мы места лучше и благотворней». От этого — к Троллопу в 1895 году: «Если б мы могли, то с радостью позабыли бы про Ямайку. Но она тут; место на земле, которое невозможно ни потерять, ни полностью позабыть, а больше и пожелать ему нечего». От Троллопа в 1895 году к Рас Тафари[14]в 1959-ом, он уже полностью отрицает Ямайку и желает вернуться в Африку, в страну небесную, прозываемую Эфиопией: «Ямайка была хорошим островом, но эта земля осквернена веками преступлений».

Когда Колумб изложил свои идеи королю Иоанну II Португальскому в 1483 году, король Иоанн втайне от него отправил корабль в Атлантику. Через несколько недель после открытия Нового Света, в 1492 году, соратник Колумба Пинсон[15]один дезертировал на «Пинте», чтобы искать золота в неизведанных морях. В этом — в предательстве португальского короля, в смелости, предательстве и алчности Пинсона, — собраны все элементы европейской авантюры в данной части Нового Света.

Существует миф, возникший в южных штатах Америки, — миф о милосердной культуре рабовладельческого общества. На островах Вест-Индии рабство создало только наглую грубость, людей, «обжирающихся как бакланы» и напивающихся «как дельфины»; общество без норм, без благородных устремлений, вскормленное алчбой и жестокостью: общество, на безграмотность которого управляющие из метрополий не уставали жаловаться вплоть до середины прошлого столетия; та самая безграмотность, которая побудила губернатора Ямайки Вогана предложить поместить собрание английских книг «в самых заметных местах, которые всегда могут посещать те из благородных джентльменов, что имеют склонность к учебе, ибо нет ничего более нелепого, чем невежество в человеке высоких качеств»; та самая вопиющая грубость, о который свидетельствуют путешественники один за другим и которая позволила наблюдателю семнадцатого века сказать о Барбадосе: «Этот остров — навозная куча, куда Англия скидывает свой мусор; разбойники, шлюхи и подобного пошиба люди — вот кого сюда чаще всего привозят. Разбойник из Англии не сойдет здесь даже за жулика; сосланный сюда вор-прохиндей покажется скромником, шлюха, коли хороша собой, сгодится в жены богатому плантатору».[*]

Как можно писать историю этой бесплодной вест-индской попытки? Какой тон должен усвоить себе историк? Должен ли он быть столь же академичным, как сэр Алан Бернс, должен ли возмущаться время от времени каким-нибудь примером бесчеловечности и помещать вест-инд-скую бесчеловечность в контекст европейской? Должен ли он, как Сальвадор Мадариана[16], сравнивать один набор бесчеловечностей с другим и заключать, что он не был описан в полной мере своей отвратительности и что это несправедливо по отношению к Испании? Должен ли он, подобно ученым Вест-Индии, которые только теперь способны взглянуть в лицо своей истории, быть ледяным и бесстрастным и рассказывать историю работорговли, как если бы это был просто еще один способ извлечения прибыли? Никогда не будет написана настоящая история этих островов. Дело не только в бесчеловечности. История строится вокруг достижений и созиданий, а Вест-Индия не создала ничего.

К утру я немного успокоился. Мигранты сняли свои наряды и теперь сидели на солнце в одежде попроще, так что палуба стала похожа на улицу в вест-индских трущобах воскресным днем. Пара женщин даже надела слаксы; ткань была новой, ни разу не стиранной, и сохраняла складки, по которым была сложена в чемоданах.