Мы все из одной глины. Как преодолеть трудности, если ты необычный - Елена Денисова-Радзинская

Я ведь вечный, Я есть любовь!

Буду светом для тех, кто слеп.

Пред обрывом Я крикну: стой!

уду алчущему Я – хлеб!

Буду жаждущему – водой!

Сколько б ни было тебе лет

Хоть на самом земном краю,

Если ты Мне не скажешь: нет!

Дам тебе Я любовь свою.

Как хочу Я тебя обнять,

Как хочу Я тебя простить.

Так не сложно Меня понять,

Если сердце свое открыть.

Чтобы не было больно вам,

Чтобы было меньше потерь,

Сын мой! Верь здесь Моим словам,

Лишь Отцовским словам ты верь!

Но свобода здесь и назад —

Не возьму ее, чтобы жалеть.

Сам ты выберешь: рай иль ад.

Сам ты выберешь: жизнь иль смерть…

Без тебя не так светел рай,

Хоть и звезды везде зажглись.

Что ж ребенок мой, вырастай,

Колобком по земле катись…

Это была ария, которую я, сонная и не очень имеющая в таком состоянии возможность сопротивляться, записала, не совсем еще понимая, что к чему.

В конце были слова: «Колобком по земле катись». В голове появились картинки, я вдруг захотела послушать классику, в Интернете я набрала в поисковике «классическая музыка», и первой открылась сарабанда XVI века в обработке Генделя.

И я увидела, как Господь под эту мелодию создает прекрасный мир, потом лепит много колобков разной национальности из глины (из земли Я вас создал, и в землю уйдете), а потом выбирает – выдергивает оттуда одного – Адама и радуется ему как Отец.

Я не буду пересказывать весь спектакль, скажу только, что с сотворения мира и ухода Адама и его предательства у нас все началось, а потом Колобок – символ ушедшего от своих корней человечества – продолжил все в лесу, где лесные зверюшки с человеческими характерами живут очень похожей на нашу жизнью, и кто-то только и делает, что ищет золотые орешки, а кто-то нашел книгу о любви, праведности, дружбе, прощении, о призыве побеждать зло добром и, читая книгу, старается жить по ней, сильно раздражая этим золотоорехоискателей. Сюжет был прост как дважды два – четыре!

Все диктовалось по ночам ровно с четырех до шести, и песни, и тексты. И я при этом прекрасно высыпалась, как никогда. Пьеса стала сильно видоизменяться, мощной уверенностью, обрастать, как скелет мясом – песнями, монологами и диалогами, танцами и прочими театральными штучками.

Она по ночам наматывала на себя все больше и больше и из небольшого «колобка» превращалась в полноценную постановку.

Периодически я, приходя в подвал, читала ее всем нашим и получала большое одобрение. И от ребят, и в основном от Светы. Однако часть коллектива была настроена внешне дружелюбно, но за спиной мне передавали некоторое недоумение: зачем это? Мы что – получим за это какие-нибудь средства для ребят или для нас?

Мне передавали эти размышления вслух. Но слушать чье-то мнение было уже некогда!

Мы договорились с Арменом Борисовичем, что прочитаем пьесу ему или режиссеру его театра. Армена Борисовича не было в Москве. И мы со Светой Светлой (Китчатовой) пошли читать пьесу режиссеру, который ставил раньше пьесу моего мужа.

Я несла пьесу как только что рожденного ребенка – с трепетом, гордостью и радостью.

Мы сидели в кабинете Армена Борисовича, и я пыталась читать. Именно пыталась. Потому что меня сильно смущало режиссерское лицо. Оно выражало крайнюю степень сарказма, насмешки и абсолютного 100 %-ного неверия в нашу затею.

Он слушал, изредка еще и разговаривая по телефону, лицо было мучительно скорбящее. Он мучился так сильно, что я тоже стала мучиться от того, что мучаю его (я оглянулся посмотреть, не оглянулась ли она, чтоб посмотреть, не оглянулся ли я).

Света не знала, что делать. Она искренне поддерживала меня, но пыл мой угасал все быстрее и быстрее.

А ваш не угаснет, если вы услышите такое: «Вы серьезно хотите это ставить? У вас нет денег! Вы не найдете на это столько актеров! У вас нет звезд! Никому не интересно это играть! Лису нужно сделать разлучницей между Адамом и Евой, а Колобок должен стать наркоманом или еще какой-нибудь личностью потемнее».

Я пыталась возразить:

– Колобок же и так большой эгоист! Этого что, не хватит?

– Нет! Побольше темного нужно, а вот дьявола нужно вывести на сцену и сделать поярче как китайского дракона!

– Стоп! – перебила я. – Я не хочу, чтобы кто-то вообще играл на сцене этого дьявола. Слишком много чести! Я его хочу чуть схематически обозначить и все!

– Нет! – возмутился режиссер! – Нет! Дьявол – это должно быть самым интересным! – и что любопытно, именно эта тема оживила его скучающее лицо.

Я совсем теряла смысл всего, и дух мой сильно скорбел и плакал.

Читка пьесы закончилась. Я вышла из кабинета с ощущением полного бессилия, убитая морально и духовно.

Дома я легла в позе зародыша, как всегда раньше ложилась, когда мне было плохо и грустно, и, закрыв глаза, даже стала чуть постанывать.

Но мои страдания прервал телефонный звонок.

– Что? Наверное, лежишь в позе зародыша? – услышала я веселый голос Светы.

– Да, – не стала я скрывать. – Лежу!

– Вставай, а? Тебе Бог дал пьесу? Дал! – сама ответила она на свой вопрос. – Вот вставай теперь и думай, что с ней делать дальше, чтобы она вышла на сцену, потому что Он хочет, чтобы это было, и Он ждет! Ждет тебя! Не отлынивай!

Я немного приподнялась после этих слов и подумала: а что мне делать с той злостью, которую я начала испытывать к этому «прекрасному» режиссеру?

Так появился новый персонаж пьесы – Опытный господин Крот.

Когда наши ребята начинают спектакль, они идут за советом к Опытному господину Кроту, и тот им отвечает: «У вас ничего не получится! У вас нет денег, нет звезд, нет нормальных костюмов, и я не верю!»

Во время премьеры прообраз Крота сидел в зале, заполненном людьми, и смотрел на себя.

Через три с лишним месяца после нашей премьеры его уже не было в театре – его уволили.

Причины я не знаю…

Сейчас я хочу поделиться историей, которая, мне кажется, может быть кому-то полезной.

Когда я узнала о том, что у моего родственника синдром Аспергера (слабая степень аутизма), я, пережив депрессию и едва справившись с ней, вынуждена была уехать по делам из Москвы в Коктебель. И то, что я не могу ничего сделать для своего родственника, меня очень сильно мучило.

Я только-только узнала само название «аутизм», но оставался главный вопрос: «Что делать?» И если в Москве я имела бы хоть какой-то доступ к какой– то информации, то здесь я мало вообще кого знала, а Интернет там тогда работал очень плохо.