Признания на стеклянной крыше - Элис Хоффман

Самое занятное, что хоть с тех пор прошли почти два года, Арлин все еще скучала по свекрови. По кому-то, кто неравнодушен к ее ребенку. Кто понимает, с какой легкостью человек, живя в стеклянном доме, может маниакально реагировать бог весть на что — на то, к примеру, что кто-нибудь бросит камешек, что птичка спутает с воздухом прозрачное окно, а в раздвижную дверь забежит олень, что выпадет град или налетит ураган. Стекло, в конце концов, постоянно требует ухода. То капли дождя, то брызги клейкой живицы, то палый лист, цветочная пыльца… Джон договорился, чтобы раз в неделю к ним приезжали мыть окна. У Арлин это никогда не получалось как следует — во всяком случае, по мнению Джона. После нее оставались пятна, а кой-куда ей было просто не дотянуться, даже с самой высокой стремянки, приволоченной из гаража.

Мойщик окон приезжал на фургончике с надписью: «Братья Сноу». Арлин часто наблюдала за ним; приезжал всегда один и тот же — небольшого роста, коренастый, основательный. Сам собою закрадывался вопрос: а что случилось с другим братом Сноу? Умер ли, сбежал куда-нибудь?

Свои рыжие волосы Арлин сворачивала на старомодный манер в пучок и закалывала черепаховыми гребенками. Похожую прическу, как ей представлялось, носила ее мать, которая умерла, когда Арлин только училась ходить. Сама Арлин в двадцать четыре года чувствовала себя старушкой. Утром, собрав Сэма в детский сад, провожала его по проулку до автобусной остановки, возвращалась домой и обыкновенно, не раздеваясь, забиралась снова в постель. Подчас не трудясь даже скинуть туфли — старенькие, купленные еще ее отцом кожаные лодочки, которые сейчас практически развалились. Она дважды меняла им подметку, но теперь разлезалась уже сама кожа. Каждый раз, надевая их, Арлин вспоминала, что за все то время, пока отец служил капитаном на пароме — а значит почти за двадцать лет, — не было случая, чтобы он остался ночевать в Коннектикуте. Это не ближний свет, говорил он о тех краях, где теперь жила она. Тамошние, у которых есть крылья, держат их в сложенном виде под пиджаком или платьем, но в нужный момент, как только потребуется взлететь, расправят крылья — и прости-прощай! Никогда не потонут вместе с кораблем: в самый последний миг успеют оторваться. Другие уходят под воду, а эти — раз, и взлетели, взмыли к облакам.

Арлин ловила себя на том, что, куда бы ни пошла, везде высматривает таких людей — на верхушке деревьев, на рыночной площади, на телефонных столбах. Странное чувство легкости овладевало ею, чувство отъединения от дорог, от травы — всего того, что находится на земле. Себе самой она выбрала бы вороновы крылья, сильные, с иссиня-черным отливом. Был случай, когда она влезла на крышу гаража и стояла там, подставив себя ветру, мечтая, чтобы истории, рассказанные отцом, обернулись правдой. Зажмурилась, преодолевая тягу к прыжку. Ей стоило усилия напомнить себе, что в два часа из школьного автобуса выйдет ее ребенок, и, что бы там ни творилось у нее в душе, она обязана быть на месте, с букетиком сирени, сорванной на пути вдоль проулка.

Сэм продолжал удивлять ее своим отличием от других. Так, например, сегодня, когда она встретила его на остановке, он объявил:

— Ненавижу я детский сад!

— Не выдумывай, пожалуйста.

Уж не перестаралась ли она — в чем постоянно укорял ее Джон, — внушая ребенку, что он какой-то особенный?

— Всех заставляют строиться в затылок, когда мы выходим на переменку, а я — не все.

— Ну, каждый по-своему не таков, как другие, — сказала она.

— Но ведь других-то эти правила не задевают!

— Нам всем приходится делать не то, что мы хотим…

Такую ли науку желала она преподать своему сыну?

Взявшись за руки, они пошли к дому.

— Папа меня не любит.

Они дошли до поворота, где самой густой завесой вымахала сирень. Отсюда виднелась крыша Стеклянного Башмака. Виднелась, если ты знал, что она там есть, — иначе глаз, не задерживаясь, прошел бы насквозь и устремился прямо к облакам.

Здесь можно бы спрятаться, хотелось Арлин сказать, когда они двинулись вдоль живого ограждения. Затаиться и никуда не выходить. Покуда не отрастим себе крылья. Покуда не сможем улететь.

— Так не бывает, чтобы папа не любил своего сыночка, — сказала она.

Сэм поднял на нее глаза. Ему было всего пять лет, и он ей верил, но сейчас на лице его отобразилось сомнение.

— Правда?

Арлин кивнула головой. Во всяком случае, на это хотелось надеяться. Шагая по дорожке к дому, она подумала, как накопилась в ней усталость. Все то время, пока хворал ее отец, она не высыпалась по ночам, а после, когда родился Сэм и приходилось смотреть за ним, ей было тоже не до сна. Изнеможение так и не дало ей передышки.

Каждый раз, едва услышав, как закашлялся или застонал отец, она вскакивала, не дожидаясь, когда он позовет. Она знала, что отец любит ее — он говорил ей это каждым своим взглядом, когда она подавала ему стакан воды или поднос с его обедом или садилась почитать ему вслух журнал. Уверенность в отцовской любви не покидала ее никогда; у Сэма с его отцом обстояло иначе.

Возможно, сегодня ночью она увидит отца во сне, и он скажет, как ей быть. Признаться Джону, чего она действительно хочет, или продолжать в том же духе: жить каждому своей жизнью под общей стеклянной крышей, изображая из себя не тех, кто они есть, делая вид, будто у всех сыночков папы так заняты делами, что им некогда любить.

Так шли они с Сэмом, пока дорожка не уперлась в Стеклянный Башмак. Внезапно Арлин поняла, до чего ей опостылело это здание. Эта коробка, клетка, капкан, из которого не вырвешься на волю. В таком доме жить не просто, предупреждала Арлин ее свекровь, когда они только переехали сюда. Он словно притягивает к себе птиц. И точно: на окантованной сталью крыше отчаянно галдела стайка дроздов. Уж эти-то наверняка разведут там пачкотню! Джону достаточно будет лишь взглянуть наверх из гостиной, и он увидит помет и перья и придет в ярость. Снова в доме что-то не слава богу, начиная с самой Арлин… Видно, не миновать ей выволакивать из гаража стремянку, лезть на крышу и мыть стекло… И тут Арлин увидела нечто поразительное. Крылатого человека. Из тех коннектикутских жителей, о которых рассказывал ей отец. Значит, они все-таки существуют, эти создания! Арлин почувствовала, как что-то в ней встрепенулось, оживая. Мужчина на крыше стоял как аист, на одной ноге. Один из братьев Сноу — не тот, привычный, а другой; взмахивал пиджаком, сорванным с плеч, распугивая дроздов. Высокого роста, светловолосый, молодой.

— Пшли отсюда! — кричал он.

Солнце узорчатыми фестонами падало на его лицо.

— А ну, кыш на небо, там ваше место!

Арлин, стоя на траве, захлопала в ладоши.

Мойщик окон оглянулся и чуть было не поскользнулся на стекле, увидев, что ему улыбается снизу рыжая женщина. Был бы тогда случай проверить, умеет ли он и вправду летать или, подобно любому другому, просто шлепнется вниз и разобьется.